Думаю, наивность мы унаследовали от отца вместе с его горячей азербайджанской кровью. Он всегда всему верил, его было легко убедить в чем-то, пару раз он становился жертвой обмана. Один раз еще совсем молодой: они приехали с мамой в Москву, и у них украли паспорта и деньги. Второй раз – забухал с незнакомыми мужиками, в качестве сувенира получил серьезное отравление, язву и ограбление. Папа всегда верил другим, ему казалось, что беда не может быть придуманной, ведь беда – это крепкий трос, соединяющий его с Серегой. Беда – чайка, низко пролетающая над морской водой, соль, переданная материнской рукой, беда – это когда Сережа звонит отцу.
Мы никогда не путешествовали вместе с братом, обычно отец отправлял маму со мной и сестрой к родственникам в Баку, а они с братом оставались дома. Когда мы возвращались домой, папа открывал дверь, а Серега подметал. В доме пахло тушенкой – единственное, что умел готовить отец. Мы, загорелые и обрусевшие, садились за прямоугольный кухонный стол, чтобы поесть папиной еды. Я и сестра с набитыми ртами рассказывали ему об Азербайджане, о наших странных тетях и узких улочках. Мне кажется, он нам не верил, он слушал эти истории, как сказки на ночь, ведь брат никогда не уезжал из России. Он не мог представить себе другой земли, для него она не существовала. Ему было легче поверить в существование киллера из компьютерной игры, чем в целую страну за пределами границы.
Брат не хотел путешествовать. Ему нравились странные серые дворы с железными детскими площадками, парки с фонтанами, где в жаркий день обязательно купаются дети в трусах и майке, гостовский пломбир из узкого, еле вмещающего человека киоска и запах свердловских булочек от завода «Смак». Ему хотелось только иметь дом, свой, убежище от мира, где можно играть в компьютерные игры и громко смеяться.
Мы никогда не путешествовали вместе с братом. Иногда мне кажется, что я приду к родителям в гости, а там Серега подметает полы. В этот раз он один отправился в путешествие по миру мертвых, он не шлет мне открыток и подарков – у нас это не принято; он ходит один по екбшным дворам для мертвых, в них нет никого из мира живых, только мертвые ходят туда-сюда и оставляют жирные пятна на старых домах.
XIX
Там, в мире мертвых, Серега надеялся, что все они, бывшие живые, наконец, смогут отдыхать. Но оказалось иначе: тут все мертвые были обязаны отработать в службе доставки «Postumus scriptu». С утра до поздней ночи они приносили поэтам, писателям, художникам и кинорежиссерам смыслы и слова, плотно упакованные в пупырчатую пленку. Иногда посылки оказывались пустыми внутри, оставляя своим обладателям оберточную бумагу взамен текста. Иногда город-поэт путался и передавал еще живым прохожим и жителям стихи и слова то через листву деревьев, то сквозь размазанные с грязными разводами волны Исети, то в форме выхлопных газов местных заводов и производств, как контрабанду.
Вместо ужина бывшие живые усаживались за круглый стол и обсуждали полученные живыми произведения, ругали и думали, как написать, нарисовать или снять лучше. Брат по большей части в этих посиделках не участвовал: он широко зевал, словно читал учебник по истории, и посматривал по сторонам. Ему нравилось гулять по местным дворам и играть в футбол с другими любителями. Тут они могли играть весь день, не чувствуя времени, поля никогда не кончались, как и футбольные мячи.
Он знал, что я пишу, не знаю, читал ли он когда-либо что-то из написанного мной при жизни или после смерти, вообще он не любил читать. В нашей семье никто не читал книги – это считалось праздной тратой времени, читать и писать означало красть у себя время на пустоту. Потому странно, что я всегда любила читать, – мне казалась удивительной способность человека создавать несуществующее с помощью алфавита. Совокупность букв и слов превращается в лабиринт, блуждая по которому ты всегда думаешь о самом себе. В действительности, любая история нужна читателю, как донорский орган, – для поддержания собственной жизни, глаз скользит по гладкому стеклу текста и перестает видеть. Читатель оказывается там – в пространстве личного дневника, где любой персонаж если не альтер-эго, то напоминание о ком-то известном. О ком напоминает вам Сережа? О собственном брате, отце или муже?
Брат был рад моим первым публикациям и попыткам, возможно, его удивляло мое увлечение, его практическая бессмысленность. Даже стыдно представить, как он отвечал на вопрос пацанов, кто твоя сестра по профессии? Странное коматозное слово пи-са-тель, схожее с комком скатавшейся шерсти. Хотя это неправда, скорее всего, он никогда и никому не говорил о наличии у него сестер. Мы с сестрой и отец были главной тайной брата, мы поняли это на похоронах: большинство недоуменно поглядывало на нас, пытаясь понять, кем мы приходимся ему. Он прятал нас прямо под своим маленьким серебряным крестиком на груди: в самом неочевидном месте, пока смерть на бугорке съезжала на салазках[34].
Когда я была маленькой, одноклассница подарила мне большой пухлый дневник: он был фиолетового цвета с оранжевыми листочками внутри и настоящим замочком снаружи. Каждый день я писала в нем, как прошел мой день, кто мне нравится, а кто нет, периодически я вклеивала в него изображения. Например, фотографии принцессы Дианы, которую я очень любила, египетские пирамиды, древние скульптуры. Я мечтала побывать в каждом красивом месте планеты. Я вписывала туда самые сокровенные и смелые мечты: это была моя закрытая комната, открывая двери которой я могла смело и громко фантазировать. Сережа и сестра всегда пытались понять, что я там пишу, и однажды брат вскрыл мой дневник шпилькой для волос. Они читали мои самые потаенные желания и громко смеялись, я поплакала и больше никогда не писала при других. С того дня я поняла, что письмо уязвимее сна: оно не любит свидетелей.