Под круглой фотографией написано «ЗЫКОВ Сергей Яковлевич. 21.01.1988 – 14.06.2018». По сути, все, что остается от человека, – это три слова и шестнадцать цифр. С последнего раза появились четыре красные гвоздики и искусственные ромашки. С каждым годом в фотогалерее все больше и больше появляется почти идентичных фото надгробий – фотографий, где мой брат мертв, гораздо больше, чем тех, где он еще жив. Я плохо знала его живым, как и отец, наверное, поэтому нас обоих всегда так тянет к этому надгробию – осмотреть памятник в очередной раз в надежде прикоснуться к тому, кто уже давно лежит в земле и не может больше ничего рассказать.
Интересно, что я единственная, с кем отец делится этими фотографиями, может, потому, что он чувствует, что болит у нас примерно одинаково. В одном и том же месте посреди грудины, ты подходишь к надгробию – и что-то внутри тебя подрывается, словно лопнувший сосуд, вся боль, память и вина выливаются на землю. Каждый раз мы удобряем эту землю виной и болью, пока она не становится влажной, не начинает прилипать к обуви, еще несколько дней оставляя шлейф в мире живых.
Искусственный букет белых гвоздик, фиалки, желтые хризантемы, нарциссы, розовые и желтые герберы, красные розы – наверное, он никогда при жизни не видел и не получал столько цветов. При кладбище, где он лежит, есть маленькая лавочка с искусственными цветами: они все стоят непозволительно дорого, словно в стоимость заложен налог за разговор с близким, вина за несделанное или сумма, равная количеству несказанных слов, но мы с сестрой всякий раз платим эту по-странному большую цену за то, чтобы прийти к Сергею не с пустыми руками, ведь при жизни мы почти ничего не дарили друг другу.
Первое, что я обещала себе сделать после возвращения в Россию, навестить брата. Целый месяц мы с сестрой пытались выбрать удачный день, и наконец она приехала за мной на машине и мы поехали в Арамиль. Время было шесть вечера, а кладбище, по уверениям 2Гиса, работало до пяти: мы решили, что в случае чего перелезем через забор. Ехали мы долго, чуть больше часа. Спустя пару крутых поворотов мы выехали на дорогу, ведущую к кладбищу. Дорога была через сосновый лес, слева огромное поле с детской площадкой посередине, где мальчики-подростки перекидывают друг другу мяч в опасной близости от дороги. Справа сплошные ряды сосен. Увидев, что ворота кладбища открыты, мы обрадовались – значит, не придется лезть через забор. Мы вышли из машины и зашли внутрь.
Дорога от входа до могилы брата заняла ровно пять минут тридцать девять секунд. Четыре года назад его могила была последней – дальше тянулось пустое поле ярко-оранжевой земли и сосновый лес. Сейчас это было похоже на густонаселенный район города, каждый миллиметр которого приватизирован мертвецами. Старые покосившиеся кресты соседствовали с большими гранитными плитами, на которых можно было увидеть цветные фотографии бывших живых.
Вокруг Сереги оказались сплошные женщины: слева Наталья, умерла через два дня после него, сзади Натальи Гульсина, прямо за братом лежала Вера. Единственным мужчиной оказался новенький, недавно захороненный молодой парень в военной форме – Саня, или, по-официальному, Александр. Мы очистили могилу от сорняков и грязи, прибрались, протерли надгробный камень, фотографию, скамью и лавочку, оставили ему сок. Первоначально я хотела принести им с Борисом Рыжим по маленькой водке, но потом вспомнила, что оба были алкоголики, много пили, и в какой-то степени синька их и сгубила, – поэтому в последнюю минуту передумала и купила два яблочных сока «Добрый», один Сереге, а второй Рыжему. Ветер в тот день бесконечно выл, напоминая мертвому и будущему мертвому: земля в тебе, и нет иных отчизн[17].
Все кладбищенские тропинки покрыты сосновыми шишками и маленькими камнями, поэтому пройти бесшумно невозможно: словно ловцы снов, сигнализирующие мертвецам о приходе гостей и родственников. Маршрут к брату был простым: пройти сквозь основные ворота, повернуть налево, идти прямо мимо странных могил армянских авторитетов, где одиноко лежащие мужчины в золотых цепочках и деловых костюмах пристально всматривались в мимоходящих и по-церберски охраняли целый прямоугольник земли, покрытый дешевой плиткой, чтобы можно было подхоронить жен и детей. Из леса слышались странная птица, периодически выкрикивающая гар, вертолеты и самолеты, вылетающие и прилетающие в Арамильский аэропорт, ветви дерева, бьющие о стволы, шаги проходящих мимо людей.
Если бы мой брат был криминальным авторитетом, он бы вряд ли лежал один рядом с чужими и неизвестными ему людьми под случайные звуки: рядом с ним была бы свита из дружбанов и братьев по уличным разборкам. Крутые парни никогда не умирают в одиночестве, потому что даже после смерти им нужны собеседники, собутыльники и пацаны, с которыми приятно покурить во дворе.
Мне хочется верить, что никто, умирая, не остается один. Земля впитывает нас в себя как мясо – бактерию сальмонеллы, чтобы затем бесконечно порождать подобных ей. Наверное, поэтому никогда не закончатся поэты: один, исчезая, оставляет в почве эту странную потребность – говорить без практической надобности. После смерти все они, говорящие без цели, оказываются вместе – в антологии для мертвых, больше им недоступны слова вслух, только наблюдение за теми, кто еще способен производить речь без усилий. Они, мертвые, завидуют живым ртам, подбирают их слова и коллекционируют удачные предложения, чтобы затем выставить в галерее. Подходят почти вплотную к полотнам, чтобы незаконно провести пальцем по еще пульсирующему слову. Тщетно пытаются вспомнить строки, написанные ими при жизни, и, не способные, выходят покурить. Какой след после себя оставило тело моего брата, что породит земля, приютившая его последней?
К брату явно приходят какие-то его кореши, о чем свидетельствует курительная банка недалеко от надгробия, точнее, обычная банка из-под огурцов, набитая окурками целой коллекции сигарет. Помимо явно отцовского кента, там были неизведанные окурки других – видимо, друзей или матери и ее мужа.
Периодически сестра наклонялась к надгробию и рассказывала брату о своих неудачах, мы вспоминали детские игры, смешные случаи, пересказывали произошедшие события, жаловались на родителей. Теперь мы всегда знали, где живет Серега, а потому всегда могли приехать поболтать, поесть вместе, обсудить отцовское пьянство. Сестра долго и методично вычищала землю от сорняков, даже здесь, на могиле, она стремилась расположить все красиво, чтобы Сереге было приятно. Надгробный камень обязательно мылся и протирался тряпкой, соседи