Вот он сидит на строительном объекте, в оранжевой кепке и в белом свитере, широко улыбается, как ребенок.
Вот они с другом обнявшись сидят на кирпичах.
Вот он стоит со злым лицом и в белой футболке, на которой крупными буквами написано: ЯрусскиЙ, кто-то в комментариях пишет, что он не русский, он не соглашается и отвечает: русский.
Вот он стоит со строительным сверлом и улыбается, в какой-то старой серой кофте и грязных штанах.
Вот он напротив входа в храм, руки в карманах, весь в черном.
Вот он сидит на кортах на каком-то странном большом сером камне, похожем на надгробие. Рядом лежит пачка сигарет, длинные руки безвольно повисли по краям и почти скрыли ноги.
Вот он стоит в каком-то дворе рядом с маленьким бассейном, на бассейне написано «Газпром», на брате блатные солнечные очки, хотя солнца совсем нет. Он стоит дерзко, почти как герои сериала «Бригада», явно ощущая себя крутым.
Вот он стоит с двумя парнями: один весь в наколках со звездами на груди, а второй сжал руку в кулак. Он держит гантели и улыбается почти так же, как в детстве, очень беззаботно и радостно: у него на груди висит крест.
Вот он стоит в незнакомом дворе рядом с ненастоящим медведем, на нем футболка Adidas, синяя кепка и синие штаны, сумка через плечо, подозрительно похожая на отцовскую. Он смотрит тепло и нежно, словно его фотографирует кто-то горячо любимый.
Вот он сидит на кортах рядом со скульптурой какого-то дракона, видимо, ему нравились мистические существа, он часто сидит на фотографиях рядом с ними, он зажал руки в кольцо и мечтательно смотрит вперед. Он очень похож на отца.
Вот фотография временного пропуска «Газпром» с надписью «подсобный рабочий» на фоне российского флага – видимо, он очень гордился этим пропуском, видно, что он сфотографировал его специально.
Вот он стоит на фоне какой-то огромной земляной кучи, в белом защитном костюме, оранжевом шлеме, белой маске и защитных очках: я не вижу его лица совсем, не узнаю черт, только позу.
Вот торжественная фотография: он, опрятный и довольный, стоит на фоне городского водоема, руки в карманах, опять в солнечных очках, хотя нет никакого солнца.
Вот он сидит на кортах напротив бордовой лады, в полосатой футболке и джинсах, в солнечных очках, и угрожающе смотрит в камеру: не грози нашему кварталу, а то пизды получишь.
Вот он сидит на кортах напротив заниженной черной приоры, в красной футболке со странными пряжками на плечах.
Вот он сидит с пацанами почти полуголый с полотенцем на плече, видимо, вышли после бани: довольны, может быть, немного накатили, у него доброе лицо и совсем отцовские глаза. Еще одно фото с друзьями из бани: они размазанные по кадру, у них полуоткрытые глаза, у него в зубах зажата сигарета. Групповое фото: восемь парней, все дворовые, четкие, в спортивках, у парня на переднем плане серый свитер с надписью Truth, Сережа кого-то обнимает, а левой рукой радостно машет в кадр.
Зимняя фотография – он стоит посередине и двумя руками обхватывает неизвестных женщин в черных пуховиках, на нем солнечные очки и кепка, хотя фото опубликовано седьмого февраля. Он стоит смирно, как солдат, в черной куртке и джинсах: смотрит очень сосредоточенно, очень правильно, как обычно смотрит на отца.
Вот он сидит в домашнем кресле, в серых шортах, по его плечам ходит кошка, а в руке банка с молоком.
Вот он стоит и грустно смотрит в камеру, сзади него висит розовая простыня в розах, во рту он зажал сигарету, у него очень короткая стрижка, как в армии. У него совсем незнакомые мне грустные взрослые глаза, словно он все знает наперед, хотя и ничего не знает, ведь это самая первая фотография восьмилетней давности.
Я совсем ничего не знала о своем брате, мой брат был пацан с района, гопник, тот самый, которого все боятся, с кем никто не решается оказаться в запертом лифте. Мой брат был веселый мальчик, всегда улыбался, по-видимому, любил ходить в баню и хорошенько выпить. Мой брат был подсобный рабочий, строитель, он шабашил то там, то сям, ходил грязный, мечтал купить себе классную тачку, был подписан на группы «Автомобили» и «Авторазбор, запчасти».
Мой брат так ненавидел свою нерусскую часть, что весь стал Россией, большой русской хтонью, пах водкой, землей и нефтью, жил в самом страшном общежитии, где в коридорах лежат наркоманы, ходил в церковь, мечтал воевать.
Мой брат был Россия, со всей ее огромной судьбой, страшной смертью, большими венами на руках, в строительной пыли.
Мой брат был Россией, и она съела его, не подумав и не осознав, без перца и без соли. Мой брат умирал в маленькой комнате вонючего общежития, он не кричал от боли, потому что слова закончились, не начавшись: он не успел оплатить мобильную связь. Мой брат умирал тяжело и долго: врачи говорят, очень странно, что он не кричал – ему должно было быть очень больно. Он лежал в собственной рвоте, и она не приносила ему облегчения, у него поступательно отказывал один орган за другим, в медицинской карте это назвали «полиорганная недостаточность». Он умер, и на его странице осталась только фотография, где он стоит напротив открытого окна, в рубашке и зеленом свитере, что совсем нетипично для него. У него серьезное лицо, он не улыбается ни одним мускулом, над бровями виднеется небольшая морщинка на лбу между глаз, совсем как у меня. У него нет ни одной фотографии отца или нас, у него нет никаких следов нерусской крови – только россия, одна, вся целиком, посреди всего, мать родна.
XII
Периодически папа присылает мне фотографии надгробия Сережи: всегда одинаковые. Единственное, что на них меняется, – количество искусственных цветов, видимо, отец всякий раз покупает новые. Большое серое надгробие с очертаниями клена и падающих листьев, где ровно посередине маленькое фото с его лицом. Кажется, это фотография на паспорт. Он сидит на белом фоне, коротко стриженный, с торчащими ушами: еще совсем не огрубевший, по-детскому мягкий и нежный, с любопытством смотрящий прямо. Листья, как и подобает, символизируют ранний уход из жизни. Интересно, сохранится ли его надгробие через сто или двести лет? Большинство исторических могил,