Я подошла к могиле брата: я видела все размытым сквозь слезы, я машинально перекрестила его, чтобы на том свете мы точно встретились. Смерть брата стала не заживающим шрамом посреди тела, он все не мог покрыться белой корочкой и снова стать кожей: он зудел и краснел с каждым днем все больше, все громче и громче задавая вопросы.
Почему ты ему не звонила?
Почему не узнала адрес его общежития?
Сколько часов он лежал в белой комнате своего общежития?
Почему он не позвонил отцу перед смертью?
Знал ли он, что он умирает, или ничего не понял?
Какая смерть пришла к нему?
Сколько он выпил алкоголя, прежде чем у него произошел панкреонекроз?
Чувствовал ли, как отказали легкие и печень?
Сколько боли испытал в последний день своей жизни?
О чем подумал в последнюю живую минуту?
Пьяниц и наркоманов хоронят по обычному чину – написано на православном сайте «Фома». Все приготовления отец делал один – нас он ни во что не посвящал. Я задавала вопросы русским подругам, пытаясь разузнать особенности православных похорон и отпеваний: единственное, что они мне сказали, что есть надо ложками, чтобы случайно не проткнуть душу усопшего или усопшей.
Я подумала, интересно, как в детстве, когда тебя кормят маленькой чайной ложкой, приговаривая «за маму, за папу, за брата или за сестру». За родину – просит меня написать земля – за родину – я пишу, думая, как это страшно. Родина ведь не живая, за нее умирать, наверное, страшнее, чем за мать. Думаю, Сережа был бы готов умереть за них обеих: за Родину и за мать, он знал, что так положено мужчинам. Он отчаянно искал, за что и за кого умереть, – квест всякого взрослого. В детстве ты смерти не признаешь, она не существует, а значит, умирать не надо. Взросление работает иначе, с каждой новой свечкой на праздничном торте нарастает зуд смысла, приближение к смерти сводит с ума не самим фактом умирания, а желанием оставить что-то стоящее после себя, что-то большее, чем твое человеческое тело. Умереть за мать или Родину – значит оставить смысл, обменять свое тело на настоящее дело. Серега хотел стать чем-то большим, чем сочетание клеток и органов, но в итоге обменял себя на дно пустых дешевых бутылок от водки. Стал жертвой.
Отец сам приехал в похоронное бюро, где директор – полноватый мужчина чуть старше среднего возраста – важно сидел за лакированным столом. Всё его тело с трудом помещалось в ограниченное пространство между черным кожаным креслом и стеной, разбухшие от жира пальцы чудом не ломали золотое обручальное кольцо и претенциозный перстень с рисунком. Директор был похож на большую свинью, розоватый, он словно расплывался по поверхности зрачка. Привычным движением он достал миниатюры гробов и выложил перед отцом:
– Выбирайте!
Миниатюрные маленькие гробы были похожи на игрушечные наборы для барби, только вместо домика с мебелью, мини-плитой, спальней и гардеробной, предлагались разные типы наполнения: от обычной ткани до кружевных рюш. Они были из разного дерева, какие-то лакированные сливались со столом, какие-то, напротив, обычные деревянные без изысков (такие предлагались для кремации). Отец выбрал самый ближний к нему, с внутренней отделкой из рюш и кружев. Отделка тоже выбиралась отдельно, ему поочередно показывали атласные, шелковые и прочие ткани и варианты. Издалека могло показаться, что это не наполнение гроба, а детская кроватка, мягкая и с интересными орнаментами по краям, словно мертвец сможет оценить или ощутить ее, разглядывая швы. Затем директор и папа прошли в маленькую комнату, где на рейле висели разные типы похоронных венков, с лентами и без, с подписями и без них. Отец выбрал самый миниатюрный с черной лентой, на которой курсивом было написано «Сыну».
Наконец, выбрав все необходимое, они вернулись в кабинет, где на подоконниках можно было увидеть фиалки, посаженные в мини-гробы. Пока директор активно щелкал кнопки калькулятора, отец пытался разглядеть комнату, она вся была как из девяностых, словно не было вовсе этого молодого тридцатилетнего парня, ожидающего в морге, не было всей этой сложной жизни, железного контейнера на оптовом рынке, четверых детей. Будто он, совсем юный еще студент колледжа, только приехал учиться на Урал, драться с парнями, пробовать водку впервые и отравиться, будто жизнь не прожита уже наполовину. Ничего не изменилось – разве что он окончательно облысел, потерял кожаный плащ и сбрил усы. Наконец, директор широко улыбнулся и спросил:
– Как будете оплачивать?
XI
Чем пахло тело моего брата? Мне кажется, самым дешевым хозяйственным мылом, точно хозяйственным мылом, вперемешку со строительной пылью, водкой и сигаретами. Точно не Dove или Palmolive, без всяких там отдушек или ароматов.
А где стригся мой брат? Наверное, он точно не ходил во все эти модные салоны для хипстеров с предварительной записью и чашкой кофе – думаю, он выбирал то, что было ближе всего к дому. Какой-нибудь маленький невзрачный салон с банальным названием «Анастасия», где женщины-хохотушки средних лет, зачастую обладательницы химии или дерзких красных волос, стригут тебя так, как хотят, параллельно посматривая «Пусть говорят». Спустя максимум минут двадцать они радостно откладывают ножницы и восклицают: «Ну каков жених, ну что за красавец!» Потом он вставал, подходил к квадратному зеркалу у входа, приглаживал короткую челку и довольный шел на улицу.
А что мой брат смотрел? Наверняка ютуб, как все остальные, ему нравилось ужинать под Comedy Club или «Реальных пацанов», короткие ролики со смешными животными или пьяными мужиками. Всё, что не требовало думать, только хохотать.
А что мой брат ел? Не знаю, может быть, сосиски с горчицей, пельмени с майонезом ЕЖК, макароны с кетчупом – ну такое, чтобы это можно было приготовить самому. Хлеб с толсто нарезанной докторской колбасой. Помню, как однажды встретила его на улице, а он идет с пакетом. И там лежит докторская колбаса, я спрашиваю: «А ты куда?» А он отвечает: «Маме несу продукты».
Наверное, ему нравилось погрызть «Кириешки» или «Три корочки» с пивом, посидеть в бане, поболтать с пацанами. Я совсем не знала своего живого брата, какой ложкой он ел, на какой кровати спал, когда смерть пришла, а на каком стуле сидел?
О чем думал, когда умирал?
Я совсем не знала