«Как давно она тут? – задалась вопросом Кёко. – Неужели сидела на его оби всё это время? Так вот что звенело всю дорогу…»
Удивительно, как быстро любопытство оммёдзи вытравило из её вен пущенный Хосокавой яд. Сам же оммёдзи в ней поднял голову, откинул с лица чёлку и, небрежно вытерев покрытые чужой слюной губы тыльной стороной ладони, подхватил с земли сумку, развернулся и бросился в толпу. Туда же, лавируя между людскими телами, с мелодичным звоном юркнул мотылёк, спикировав на землю.
– Кёко! Подожди…
– Ступай к Кагуя-химе и скажи ей, что ты был у семьи Якумото и это проклятие, а не мононоке, – бросила она напоследок Хосокаве, обернувшись на полушаге и сверкнув на него обоими глазами. Неизвестно, какой из них – слепой или зрячий – выглядел в этот момент более устрашающим на её окаменевшем, лишённом всяких эмоций лице. – И больше никогда не смей меня целовать.
Затем Кёко окончательно повернулась к Хосокаве спиной и скрылась среди людей, потоком текущих к глициниям. А он остался стоять на месте с протянутой рукой, зажимая второй кровоточащую щёку.
От напудренных женщин в шёлковых косоде пахло жасминовой водой и матчей – вероятно, возвращались домой из чайного дома, – а от охотников, несущих на продажу перепелиные тушки в мешке – рисовым хлебом и табаком. И те и другие толкались, пытаясь подобраться к глициниям поближе, и несколько дородных женщин с младенцами за спиной, возвращавшиеся с полей после утренней вспашки, старательно оттоптали Кёко ноги. Краем глаза она заметила даже хикяку, чьё любопытство заткнуло зов долга, и одну мико, очевидно, посланную из храма за благовонными палочками, но тоже присоединившуюся к всеобщим волнениям. Рыночная площадь, как кагура, всегда собирала самых разномастных господ, от крестьян и ремесленников до самураев и знати, но никогда – столько людей, сколько сегодня. Все они стремились к подножию стройных глициний, но вовсе не ради них самих.
А ради того, кто сидел под их ветвями, скрестив ноги и расположив перед собой деревянный торговый короб.
Кёко разглядела его не сразу. Она просто следовала за звоном, старательно ловя нежный звук сквозь гомон и дребезжание телег. Голова её вертелась на все сто восемьдесят градусов, от чего шея начала болеть, а ноги путаться между собой. Стеклянный мотылёк звал, и в этот раз она не рискнула его упустить. Пошла мимо толпы в обход, чтобы не застрять где-нибудь посередине, пронырнула под руками и локтями тех, кто окружил высокую глицинию, и оказалась сбоку вплотную к ней. Ещё бы пара неуклюжих шагов, и расстеленное по земле красное покрывало с большим деревянным коробом, возвышающимся в его центре, коснулось её носков.
– А мазь от бородавок у вас есть? – прокряхтела старуха, почтительно пропущенная толпой в первый ряд. Её морщинистое лицо с такими нависшими веками, что было не видно глаз, покрывали те самые бородавки, которыми, очевидно, и был обусловлен её интерес.
Толпа впервые резко замолчала и уставилась сначала на старуху, а затем на таинственный деревянный короб перед ней, когда юноша, сидящий позади него на земле, ответил:
– Прошу.
Старуха сунула руку в короб по локоть и, толком в нём не копошась, выудила на свет матовую глиняную баночку, из-под крышечки которой сочился зеленоватый лечебный крем.
– С вас семьдесят мон. Что-нибудь ещё?
– В Камиуре в этом году совсем нечем дышать. Хочу спастись от жары! – выкрикнул кто-то.
Толпа опять замолчала и опять пропустила вперёд нового покупателя, на этот раз девушку помладше самой Кёко, ещё с косичками вокруг лица, какие носят дети. Она тоже запустила вслед за старухой руку и достала из короба расписанную шёлком утиву[34], которой тут же взмахнула напротив своего лица, покрытого жирным слоем глянца, прежде чем вздохнуть с облегчением.
Тогда торговец за коробом опять произнёс:
– С вас двести медных мон.
– За обычный веер?!
– Изысканная работа, – пожал он плечами. – Следующий.
– У моей дочки день рождения, но у меня только сорок мон… Медных, не серебряных… Найдётся ли что-нибудь подходящее?
Торговец опять пожал плечами и указал жестом на свой открытый короб, мол, погляди сам. Короб был достаточно большим, чтобы в нём могли поместиться и баночка с мазью, и утива, и новые гэта, которые, успела заметить Кёко, он отдал кому-то перед всем этим… Но откуда же там взялось место для фарфоровой куклы размером с годовалого малыша?! А ведь именно её мужчина и вытащил! Одетую в роскошный алый наряд из шёлка и кружева, какого даже в гардеробе у Кагуя-химе не сыскать, и с длинными чёрными волосами, перевязанными жемчужным бантом. Мужчина – обычный рыбак, если судить по соломенным сандалиям и круглой шляпе-сандогаса, – ахнул, прижал куклу к груди и переспросил, не шутка ли это, продавать такое сокровище всего за сорок мон. Столько три порции лапши в ятае стоят! Убедившись, что торговец серьёзен, он подал ему связку мелких монет.
Откуда-то из толпы, уже вновь сомкнувшейся кольцом вокруг торговца с его красным покрывалом и коробом, послышалось визгливо:
– Что? Как это?! А мне веер за двести мон продал!
Так к молодому торговцу выстроилась бесконечная очередь. Ветви глицинии, под покровом которых он разложил напольную лавку, словно тоже пытались заглянуть в недра бездонного короба, осыпая всех присутствующих лепестками, но ни в коем случае не самого торговца – лепестки ложились только вокруг. Короб же выглядел как самый обычный, из лакированного кедра, с металлической отделкой по краям и с тканевыми ремешками, позволяющими надеть его на спину и понести дальше, в следующий город или куда глаза глядят. Все странствующие торговцы такие носили, знала Кёко, даже её отец иногда, если у него набиралось с собой слишком много вещей. Но ни один торговец никогда не промышлял всем и сразу, от кукол до мазей, всегда специализировался на чём-то определённом.
И уж точно никто из них не владел колдовством, которое позволяло стеклянным мотылькам оживать и, мелодично звеня, прятаться на дно этого самого короба, как в нору, пока все вокруг слишком заняты своими желаниями.
– Мне бы отрез шёлка, чтобы жёны самих даймё завидовали!
– А мне подарочный набор для саке нужен. Вы посуду продаёте?
– Нефритовые шпильки есть?
– А мне нужно… нужно… Ох, я ещё не придумала, что нужно.
– Это не проблема, – ответил торговец. – Ненужного я не продаю. Просто суньте руку в короб.
Он сидел, сложив руки на бёдрах, и только головой