Пронзённые дюжину раз золотыми когтями, оба, истошно вопя, исчезли, как паук от меча Странника.
– Что вы сделали? Что вы с ними сделали?!
Кёко не имела права спрашивать такое, но молчать больше не могла. В глазах её, должно быть, читались одновременно и ужас, и восторг. Императрица улыбнулась ей добрее, чем должна была, услыхав такое, и даже слегка наклонилась вниз. Кёко по-прежнему сидела на земле подле Странника, держась за его плечо и держа его. Ни он, ни она не находили сил подняться.
– Ты видишь такое впервые, девочка в жёлтом? – спросила императрица, и Кёко кивнула. Над её лицом всё ещё клубился пар, который она, раскалённый, выдыхала между губ, как дым от кисэру. Грудь вздымалась высоко и часто опускалась. Удивительно, как в таком тесном оби, с растрёпанными косами, после всего императрица могла говорить так ровно и вообще дышать. – Существует не один и не два, а целых три способа избавиться от мононоке. Для первых двух – изгнания и упокоения – требуются Форма, Первопричина и Желание, а для третьего – лишь оружие. Пронзаешь, и, в общем-то, всё. Способ для трусов или слабаков. К сожалению, в текущих условиях мне пришлось самой стать слабой, использовать его и уничтожить эти три несчастные души, тем самым лишив их шанса на перерождение. Ну-ну, не смотри на меня так, девочка в жёлтом… Я ведь сказала, что «к сожалению». Ёкаи презирают этот способ так же, как люди.
– Люди вообще не используют его! – возразила Кёко, содрогнувшись от того, как небрежно всё это прозвучало: и третий способ, и упоминание про три несчастные души, и даже «к сожалению», которым императрица так кичилась, будто это было достойное оправдание.
Уничтожить душу. Лишить шанса на перерождение. Это ведь хуже, чем убийство! Дедушка упоминал об этом лишь однажды, много лет назад, когда Кёко и Хосокава вместе постигали основы оммёдо и вопросы «А почему? А что ещё? А здесь?» звучали каждую минуту. Убийство духа – запретное искусство… Нет, даже не искусство. Преступление. Кёко бы даже в пору отчаяния задуматься о нём не посмела! Немудрено, что Страннику теперь так плохо и он, сгорбив спину, сидит, покачиваясь. Почему же, однако, императрице настолько хорошо? Она чувствовала себя явно лучше, чем следовало бы чувствовать себя тому, кто так беззаботно и играючи сломал три человеческие судьбы. Впрочем, не было ли наглостью для Кёко жаловаться? Их со Странником спасли. Они бы в любом случае не смогли изгнать мононоке по-другому, не выпустив их в открытый мир и не вернув ничего не подозревающим владельцам, а значит… То был единственный выбор.
– Не используют, говоришь? – ухмыльнулась императрица, и Кёко снова вскинула голову. – Скажи это Сасаки, одной из пяти семей оммёдзи. Не поэтому ли ты, Странник, отобрал у них Тоцука-но цуруги? Верное решение.
Кёко осеклась, бросила на Странника испытующий взгляд, но тот ничем себя не выдал. Не сказал, что это вовсе не он выкрал меч, а Ёримаса Хакуро, её дед. И то, что делали с мечом до него Сасаки, не прокомментировал тоже.
«Значит, дедушка знал, что кто-то из благороднейших семейств совершает такие злодеяния?..»
…И не смог выдержать этого позора, пятнающего честь всех досточтимых оммёдзи и оскверняющего божественное оружие Идзанами. Так ли было дело? Или Кёко снова чего-то не знает? Почему, почему самый близкий её человек, так яростно ненавидящий ложь, одной лишь ложью её окружал? Есть ли вообще хоть толика правды в том, что Кёко знает о мире?
– Джун-сама! Наша спасительница Джун-сама!
– Ах, как хороша, как прекрасна наша Джун-сама!
– Сама звёздная кошка и кот-охотник не годятся ей в подмётки! Да что там… Даже Великому оммёдзи с нею не сравниться! Ты только посмотри на этого жалкого лиса в обнимку с девочкой в жёлтом.
Кёко очнулась, когда коты, обступившие свою Когохэйку со всех сторон, мурлычущие и осыпающие её ниоткуда взявшимися лепестками хризантем, вдруг заговорили о них со Странником. Но он даже бровью не повёл и ничуть не оскорбился. Даже наоборот, Кёко с удивлением обнаружила, что он улыбается и уже успел подняться на ноги. Императрица же облизывала длинные золотые когти – красный дождь, наконец-то переставший капать с неба, покрыл их странным сахарным налётом.
– М-м, – промычала она. – Переперчили.
Пока тот не растаял на зачарованной Наной одежде, Кёко поднесла к лицу рукав, высунула язык и тоже лизнула корку, чтобы попытаться распробовать ещё раз.
Горечь, перец, соль…
– Так это акамисо?
Соус из красных бобов.
Странник ухмыльнулся, но сам облизывать пальцы не стал. Всё равно вкуса не чувствовал, и слава богам: этот соус был таким мерзким, что Кёко бы его при других обстоятельствах и не узнала бы. Очевидно, туда слишком много саке или кунжутного масла добавили, а может, и лимона, чтобы сделать консистенцию более жидкой и напрочь лишить её всякого запаха, а заодно не дать соусу застыть слишком быстро и сделаться похожим на глянцевую тёмно-бордовую кровь. Теперь вся картина – наконец-то – и вправду собралась воедино, прямо как кошки, стремительно выбирающиеся из-под завалов и стягивающиеся в партер. Никто из них больше не страшился гигантского чёрного кота с жёлтыми глазами и осколками вместо зубов, хотя тот, протиснувшись, стоял с ними в одном ряду. Только Кёко инстинктивно отшатнулась, но Странник мягко прижал к своему боку, и Кёко, слишком изнеможённая, даже не стала вырываться, хотя очень хотелось. И вырваться, и ударить, даже не наотмашь, а прямо в лоб прицельно, воздать по заслугам за все игры и враньё.
– Я была права, – выдохнула Кёко. – Фарс.
Кайбё словно её услышал, и это сработало как заклятие. Он закатил глаза, забурлил, морда его растянулась и истончилась. Прямо из пасти, из-под искусственной шкуры и слоя кошачьего колдовства стали один за другим выпрыгивать все проглоченные коты. Один, второй, третий… Пока они всей толпой высвобождались, у Кёко как раз появилось немного времени, чтобы поорать.
– Вот какой спектакль ты на самом деле пришёл