– Хм, странно. Ты точно внучка своего деда? Такая скучная. – Странник изобразил разочарованный зевок, наконец-то оставив её волосы в покое. После него те запутались ещё сильнее, и теперь Кёко не видела его лица, потому что чёлка превратилась в сплошной колтун. – Ладно, чтобы ты не дулась на меня, как рыба-фугу, я скажу: я понял, что никакого мононоке нет, уже под утро, когда всю ночь без толку по замку пролазал, а потом наткнулся на этих незадачливых актёров и увидел, как они пытались в какой-то ящик влезть. Только чёрные коты, потому что тогда шкурка не просвечивает. – Он махнул рукой на целую, уже выбравшуюся из пузыря гурьбу. – В Танабату привели, потому что любимый праздник их императрицы, для которой всё и затевалось. И что значит, я тебе не говорил?! Я ведь сказал, что сказания три будет! Это оно, третье, о дворце императрицы кошек, и есть.
Странник снова ощерился, деловито сложил руки на груди, но Кёко, невзирая на все объяснения, продолжила кукситься. От всей этой кошачьей чехарды с перевоплощениями и интригами у неё уже голова шла кругом. Оглянувшись и мельком пересчитав радостно машущие хвосты гостей и бывших зрителей, Кёко уже даже не сомневалась, что как минимум половина из них тоже была в курсе грандиозной постановки. Как по щёлчку, они замолкли, когда вдруг поняли, что императрица до сих пор тиха, не радуется и не хвалит их. Та дюжина, что несла за представление ответственность и уже покинула свою марионетку, тут же пала ниц. Лишь Кёко и Странник стояли прямо и осмеливались смотреть в бесстрастное, бледное лицо Джун-сама, выжидая, как и когда оно изменится. Именно с таким лицом она восседала на своём троне, когда они пришли, и, должно быть, все двадцать лет до этого.
«И печальнее женщины не видел белый свет…»
И не видел он женщины счастливее, когда она вдруг рассмеялась.
– Не спрашивай, – шепнул Странник украдкой, когда Кёко покосилась на него недоуменно. – Это кошки. Умом их не понять.
– Ох, мои милые! Ох, какие же вы затейники! Ну и удивили вы меня, – залепетала восторженно императрица, обмахивая проступивший на щеках карминовый румянец жёлто-рыжим рукавом. Кёко почувствовала, как весь партер за её спиной вздохнул от облегчения, и невольно вздохнула вместе с ним. – Мио, моя Мио… Это ведь ты всё придумала, я права?
– Я, Когохэйка.
Кёко пропустила момент, как та выпрыгнула из кайбё, оставшегося лежать среди обломков бесполезной и полой шкуркой, пошитой из лоскутов старой ткани, выкрашенной углём. Так же ловко, как она провернула свою авантюру, Мио успела подобрать золотое, вышитое хрусталём и жемчугом утикакэ и, поклонившись, вежливо помогла Когохэйке его надеть, пока та посмеивалась.
– Мне понравилось всё, начиная с того, как вы готовились целый год, чтобы заставить меня поверить в существование мононоке, и заканчивая тем, что даже великого оммёдзи с ученицей привели ради меня. Ох, а ваш костюм! Ох, а первые два сказания! Они были бесподобны, – принялась как ни в чём не бывало хвалить императрица, расправляя рукава и разглаживая складки на одежде, будто бы и вправду обычный театр обсуждала. И смеялась, и смеялась, как все подданные дворца годами о том мечтали… Даже когда вдруг сказала: – Правда, то, что ещё четыре мононоке появились, на сей раз настоящие, – это было чересчур. За это, хоть ваша затея и удалась на славу, наказать мне вас всё-таки придётся.
Кёко не должна была злорадствовать, но ей пришлось стянуть в тонкую линию губы, чтобы случайно не улыбнуться. Если бы её попросили назвать вещь, которая понравилась ей на кошачьей Танабате больше всего, то она бы назвала уши Мио, загнувшиеся в тот момент к макушке, или её вздрогнувшие плечи. Это был невидимый бальзам на изодранную спину Кёко. Та до сих пор болела.
Настроение в партере тоже переменилось. Воздух, который гости и коты-актёры вдохнули и выдохнули тогда от радости, был набран обратно в лёгкие.
– Это… это не было предусмотрено сценарием! – жалобно замяукали они, прячась друг за дружку. – Это вышло случайно! Мы не знали, что меч проклят, сам Странник разрешил его использовать как реквизит!
Кёко мысленно зашипела на него за то, что он позволил себе её фамильной реликвией без спросу распоряжаться. Но Странник и сам возмутился:
– Вы обещали вернуть его в обмен на моё сотрудничество. Не могу сказать, что я согласился участвовать, потому что угрозы побоялся, а не потому что мне понравилась затея, гхм, но печати должны были оставаться невредимыми. При всём уважении к искусному владению Джун-сама мастерством оммёдо, из-за вашего небрежного отношения кровь могла пролиться настоящая, не соус…
– Простите, простите! – проурчал один из труппы, и другой пихнул его в плечо. – Мы изначально забрали меч просто для того, чтобы оммёдзи не ушли… Это Мио нам так сказала! Это она талисманы чем-то там подпалила, а потом напала на девочку в жёлтом!
– Тише ты, тише! У нас не принято своих сдавать, дурак!
«Ах, Мио…»
Кёко уже даже не удивилась. Вот откуда в надутой марионетке такая злоба тогда проснулась, когда Кёко возникнуть перед её мордой посмела и чуть не сорвала третье сказание. В отместку та сорвала её талисманы. От хранительницы Высочайшего ларца меньшего ждать не стоило.
Кёко посмотрела на Мио в упор, тем самым бесстрашно бросая ей новый вызов, но на сей раз в ответ даже взгляд её не встретила. От холодной решительности, которая морозными волнами всегда расходилась от Мио, не осталось и следа. Быть может, потому что она уже сделала то, что считала нужным, исполнила долг, который сама на себя возложила, и не было для неё ничего важнее императрицы и её довольства. Следовательно, ничто другое её не волновало более.
Поэтому Мио всё-таки ожила и подняла голову вверх, лишь когда императрица