– Мио, нет!
Императрица сделала один невесомый шаг и беззвучно спустилась с балкона. Нарядное утикакэ, пошитое рукой хранительницы Высочайшего ларца, слетело. Под золотом, расшитым звёздами, оказался простой хлопок кимоно с хакама и их рыже-жёлтый цвет, почти как цвет одежд оммёдзи. Короткие пряди вокруг её лица встрепенулись, широкие косы упали за спину, золотые колечки в ушах и браслеты оповестили о грядущей буре мелодичным звоном. За спиною императрицы взвивался длинный чёрный хвост с пушистым и белым, как кисточка, кончиком. Кёко даже не знала, что он у неё есть.
Кёко, оказывается, вообще ничего не знала.
«Почему только чёрные коты?» – спросила она себя в который раз, а затем спросила и другое:
«Нет, не так… Почему только чёрные коты и Мио?»
Сцена на воде проломилась под веером из десяти хвостов и весом мононоке, слопавшего Мио целиком. Он затолкал её себе в рот вместе с сандалиями и затем, когда она окончательно скрылась там, безропотно отдавшаяся, сомкнул зубы и прошёлся по ним длинным языком. После мононоке оттолкнулся от обломков сцены, позволив ей окончательно затонуть, и от поднятой им волны окончательно рассыпались мосты. Кёко почувствовала, как доски расползаются у неё под ногами, и уже спустя секунду её по колени проглотила ледяная красная вода. Однако прежде, чем она забралась бы выше, Кёко всё же оттолкнулась. С одного бревна на другое, с бревна на ограждения, ставшие плотом… До берега она не допрыгнула, но хотя бы не промокла целиком. Выползла на камни в хакама, отяжелевших от воды и прилипших к замёрзшим бёдрам, и едва не упала, когда мононоке пронёсся мимо неё.
Теперь кайбё сражался сразу с двумя противниками: Странником, залившим весь берег лазурным сиянием Тоцука-но цуруги, и императрицей кошек, когти которой отрастили ещё с десяток сунов и сверкали, будто металлические. Если Странник – колол и жалил, то императрица – резала. Мононоке, вдруг заметила Кёко, на неё совсем не нападал, только уворачивался – главной жертвой он почему-то выбрал Странника. От этого пурпур переплёлся с чёрным мехом, и периодически между ними настырно протискивался жёлто-рыжий огонь. Все трое были настолько увлечены друг другом, что ими увлеклись и попрятавшиеся за ограждения коты: принялись выглядывать, шептаться, кто-то даже хлопал.
Но никто не замечал, как тлеют бумажные талисманы на Кусанаги-но цуруги.
Решив, что не дать вырваться на свободу ещё нескольким мононоке сейчас важнее, чем быть покорной ученицей, Кёко бросилась вперёд. Мононоке тогда как раз крутился меж опустевших зрительских балконов. Кёко быстро вскарабкалась по перилам одного из них, достаточно высоко, чтобы гигантский раздувшийся кот оказался прямо под ней. Он вращался, как юла, царапался, кусался и ревел, наскоками атакуя Странника и уворачиваясь от императрицы. Пасть его, несмотря на раны – глубокие борозды на рёбрах, – всё ещё скалилась в улыбке, а глаза светились ярче фонарей и звёзд. Несколько хвостов схватили императрицу за запястья, потянули на себя, но Кёко не могла помочь – десятый хвост, крепко держащий меч, как раз оказался перед ней.
«Сейчас!»
Кёко прыгнула, но, судя по всему, везение исчерпалось несколько минут назад, когда она не утонула: мононоке определённо её не видел, занятый императрицей, но вовремя отдёрнул хвост и повернулся задом. Вместо того чтобы схватиться за свой меч, повиснуть, выдернуть его и упасть на землю, побить себе лицо с коленями, но забрать своё, Кёко упала мононоке на спину.
«Ой!»
Массивная туша со вздыбленной угольно-чёрной шерстью, оказавшейся на ощупь как старая и засаленная овечья шкура, содрогнулась. Плоть с выпирающим из-под кожи хребтом и треугольными позвонками, похожими на драконьи гребни, вдруг сделалась мягкой и прогнулась под весом Кёко. Там, где за загривок крепко схватились её побелевшие пальцы, шкуру изнутри вдруг натянула маленькая кошачья лапка – «Проглоченные коты?! Они живые? Внутри него?!» – но тут же убралась назад. Тогда Кёко обхватила его ногами, как слишком большого и дикого коня, чтобы удержаться, и плоть под её икрами прогнулась тоже. Словно весь мононоке был слеплен не из тьмы, не из костей и мяса, а из глины и таял, меняя очертания, там, где Кёко его касалась, от тепла и её давления.
«Это не кайбё?»
Она не успела как следует обдумать это, потому что улыбающаяся морда с зубами-осколками вдруг неестественно перекрутилась на сто восемьдесят градусов и повернулась к Кёко. От смрада, который к её лицу принесло его дыхание, её замутило, а от свиста, с которым десять хвостов рассекли воздух, обрушиваясь сверху, заболели уши.
Не с первой попытки, но Кёко всё же ухватилась за десятый хвост. Спина её неистово горела: два хвоста хлестнули по ней и, кажется, рассекли до мяса, до самих позвонков, проделав дыры в жёлтом кимоно. Кёко вскрикнула, что-то потекло от затылка к пояснице, но пальцы, сжатые на лакированных ножнах, не отпустили. Тогда десятый хвост взлетел и швырнул её так далеко, что весь мир, подлунный он или же надлунный, на несколько мгновений обратился мешаниной красок.
– Держу!
Ещё бы немного, и она бы прочертила собой длинную полосу вдоль берега, ломая кости, но вместо неё это сделал Странник: грудью встретил её спину, поймав под руки. Вместе они вскопали гальку, отлетев туда, где тёмно-коричневый песок встречался с зеленью бамбука. Кёко было совсем не больно, Странник под ней оказался мягким и удобным, и, приподнявшись и повернувшись, она поняла, какой ценой: камни порвали пурпур кимоно, под ним наверняка вся его спина покрылась синяками. Он по-прежнему лежал под ней и прижимал её к себе, даже когда она села, а на вопрос, сильно ли ушибся, молча отвернулся и сплюнул кровь.
– А ты?
Она растерянно покачала головой и опустила глаза. Там, где длинные и исцарапанные пальцы Странника замком сцеплялись у неё на животе, лежали её собственные руки, переплетённые вокруг Кусанаги-но цуруги. Талисманы истончились, местами порванные и почерневшие, но не порвались, и от облегчения Кёко запрокинулась назад. Несколько капель поредевшего алого дождя упали ей на губы, приоткрывшиеся в тяжёлом вздохе, и скользнули внутрь, на кончик языка. На вкус горько-солёные, даже пересоленные. Ни намёка на медь или железо, и нёбо жжёт, как перец. Не будь этот дождь такого алого цвета, Кёко бы даже решила, что это…
– Не кровь, – прошептала она и резко села, но тут же пожалела об этом: спина её горела не меньше, чем рот. Мононоке и вправду сильно её рассёк. Наверное, именно из-за этого и того, как разрывалось и гудело его собственное тело,