– Я отказываюсь отвечать на этот вопрос.
Спектакль длился долго. Пожалуй, дольше, чем Кёко могла вынести. Странник широко улыбался, безмерно довольный каждой разыгранной сценой, но порой аплодировал невпопад, запоздало, или вовсе тыкал вместо этого пальцем Кёко в бок, мимолётно гладил спину. Это невольно наводило на подозрения, что на самом деле он следил куда больше за ней, нежели за тем, что происходит на сцене, и улыбался вовсе не бунраку, а тому, как быстро выражения её лица сменяются с одного на другое.
На таких мероприятиях пристало сидеть спокойно и неподвижно, но Кёко без конца ёрзала. Когда второе сказание наконец-то завершилось, Страннику снова пришлось аплодировать за обоих, потому что Кёко боялась, что если разожмёт кулаки, то руки окажутся у него на шее и она его задушит. Вместо этого она незаметно обернулась назад. Жёлтые глаза императрицы горели в полумраке её ниши, вокруг них расходились очаровательные морщинки, какие появляются у женщин, только когда они безмерно счастливы или беззаботно веселы. То, что она тоже хлопала вышедшим на поклон куклам, тем самым удостоив их невероятной чести, которой порой не удостаивались живые актёры, говорило о многом. Кёко даже перестала хотеть, чтобы появился мононоке.
«Ну, по крайней мере, императрица смогла спокойно досмотреть спектакль… Вот только что теперь?»
За это время небо из тёмно-синего стало чёрным, и Млечный Путь на нём теперь напоминал разлитую дорожку молока, спускающуюся к горизонту.
«Один, два, три… десять… пятьдесят… сто…»
Кёко считала не звёзды, а котов вокруг. Наверняка не все пришли смотреть бунраку, кто-то остался на рынке или во дворце, но тем не менее нигде за всю историю не собиралось столько кошек, сколько было сегодня здесь. А значит, мононоке обязан появиться. Чего же он ждёт?
– Смотри, – шепнул вдруг Странник.
Кёко, прежде чем послушно посмотреть, рефлекторно схватилась за край офуда, торчащий у неё из-за пояса. Но там, на краю сцены, куда указывал Странник, оказался вовсе не мононоке, а Мио в своём чёрном хаори с молочно-белой тесьмой. Как и все кукловоды-коты, наконец-то показавшиеся из-под пола и вышедшие к зрителям, она тоже кланялась вместе с труппой, заложив руки за спину.
– Хранительнице Высочайшего ларца не пристало участвовать в бунраку, – сказал Странник. – И её не было на репетиции.
«Тогда откуда и зачем она там?» – услышала Кёко в его тоне закономерный вопрос.
Сцена вдруг снова начала вращаться. Замок даймё из выкрашенной в камень бумаги вздрогнул, труппа покачнулась вслед за ним от неожиданности, ойкнула, сцепляясь друг с другом хвостами, чтобы не свалиться в воду. Только Мио удержалась на лапах ровно. По гладкому безмятежному озеру прошлась опасная рябь, а вслед за ней раздался необычный звук – «бульк!», – будто кто-то с неё нырнул.
«Нет, не нырнул… – поняла Кёко спустя мгновение, когда с неба заморосило мелко, часто и промозгло. – А вынырнул».
И, огромный, взлетел со дна озера с такой силой, что поднял за собой гигантскую волну. То был не дождь, а высоко поднявшиеся, прежде чем обрушиться, ледяные брызги. Сцену театра вместе с завизжавшей труппой обдало волной и на несколько долгих секунд похоронило под зеркальной гладью, а зрительские ложи окатило как из ведра. Млечный Путь померк за алым полотном, и светлая шерсть сидящих в партере кошек тоже окрасилась в красный, ибо вода в озере перестала быть водой.
И стала кровью.
– Бежим, бежим скорее! Прячьтесь!
– Мононоке, мононоке!
Нет, всё-таки коты были прекрасно осведомлены о том, что должно произойти. По крайней мере, часть из них, которая тут же бросилась на подмогу к растерянным гостям, схватила их под лапы и поволокла под безопасные навесы подальше от сцены театра, которая опять всплыла на поверхность, но на этот раз с одной только Мио на ней. Мокрая, взъерошенная, та цеплялась за неё, деревянную, когтями, чтобы снова не упасть, а прямо перед зрителями на каменистом берегу возвышался необъятный чёрный кот с горящими жёлтыми глазами. Десять его хвостов разъярённо хлестали по кромке воды, и с неба закапало ещё сильнее.
– Кусанаги-но цуруги! – выдохнула Кёко, заметив в петле одного из них лакированные, перевязанные талисманами ножны.
Кайбё размахивал ими туда-сюда, как приманкой, и хотя Кёко понимала, что это она и есть, тело её инстинктивно дёрнулось вперёд. Смотрел кайбё, правда, не на неё, а на котов, разбегающихся из партера кто куда. Жёлтые глаза неистово вращались, будто он не знал, кого сожрать первым. Пасть с осколками-зубами полнилась пенистой слюной и щёлкала – клац, клац, клац! Издалека мононоке показался Кёко даже больше, чем был тогда в швейной мастерской. Или он действительно стал больше?
– Ты сидишь здесь, – наказал Странник, надавив Кёко на плечо двумя пальцами так, что она и не поняла, как упала обратно, едва приподнявшись на подушке. – Продолжай смотреть спектакль.
– Но там мой меч! Если талисманы порвутся…
Странник не дослушал и рванул вперёд.
Кажется, нападение кайбё не прошло для него бесследно. Странник извлёк урок и теперь двигался ещё быстрее. На секунду Кёко даже задохнулась в поднявшемся за ним ветре, когда он перепрыгнул поручни балкона и, оттолкнувшись от них, спикировал в партер. То, как он стукнул по коробу локтем, открыл его и вытащил оттуда меч, сам короб оставив с Кёко, она даже не заметила. Увидела Тоцука-но цуруги, уже когда он воссиял, а сам Странник оказался на каменистом берегу. Но разве он не говорил, что использует меч только в исключительных случаях, когда ничего другого не остаётся? Значит ли это, что…
«Он так и не сумел разгадать Первопричину и Желание мононоке!»
Ах. Как она сразу не догадалась?
Поверила. Слишком сильно в него поверила, как он сам о том просил. Отринула сомнения и очевидное «узнать за одну ночь всю историю мононоке невозможно», ведь для Великого Странника не бывает ничего невозможного. Позволила себе всю ночь и день проспать, положившись на него, хотя он буквально вчера умер – на самом деле умер! Не помогла, не последовала, не поддержала. Не перебрала тысячи имён в записях управляющего и не нашла следов. Подвела. То, что вина учителя – в равной степени вина ученицы.
«Думай сейчас. Думай! Что это такое?»
Брызги каким-то образом всё не заканчивались, холодная кровь, о которой упоминал Лазурь, до сих пор капала с неба вопреки тому, что само небо оставалось кристально чистым, чёрным, бархатным и звёздным. Кошки вокруг верещали, мононоке гудел и шипел, но у Кёко в ушах стоял лишь шёпот: «Не пей. Не ешь. Не мойся здесь». Хвосты и уши, остающиеся от жертв. Мио, потерявшая хозяина давным-давно и отомстившая за это.