И забрал меч с собой, перескочив через Кёко, зал, визжащих распушившихся котов и двери, выбив последние ударом десяти хвостов, прежде чем сбежать из мастерской и скрыться.
Так Кёко не только сломала, но и потеряла Кусанаги-но цуруги. Однако с этим, вдруг поняла она, можно было смириться. А вот спокойно жить, потеряв своего учителя, – нет. Поэтому всё, что о чём она могла думать в тот момент, и было:
«Кровь, кровь, кровь. Как же её остановить?!»
Когда Кёко, толком не переведя дыхания, перевернулась на живот, подползла к обломкам тансу и, кое-как раскидав их в стороны, вытянула из-под них Странника, кровь уже залила все половицы, а он сам не шевелился.
– Ивару! Ивару!
На вкус его имя оказалось терпким и свежим, как лимонная мята. Это был первый раз, когда Кёко попробовала его. Прежде это был секрет, который лишь она и он хранили, но теперь оно молитва. Теперь оно бремя, которое придётся нести в одиночестве. Сначала крик, а потом бледный срывающийся шёпот, на который никто больше не отзовётся.
«Надо было звать его этим именем чаще…»
– Ивару! Пожалуйста, открой глаза!
Иногда Кёко грелась о Странника на перевалах, когда земля остывала к ночи и знойный ветер на пустырях сменялся пробирающим сквозняком. Там, между костром и его циновкой, образовывалось пространство, отдалённо напоминающее дом, и Кёко спала сладко-сладко, ни разу во сне не замёрзла. Вместе с табачным дымом от Странника к ней тянулось тепло, а между лопаток, в которые она однажды случайно уткнулась носом – нет, правда случайно! – он был совсем горячим. Тогда она поняла: там сосредоточие его силы и, может быть, сама душа.
Пробравшись рукой Страннику под спину и коснувшись его между лопатками теперь, Кёко нашла лишь холод. И впервые рядом с ним замёрзла.
«Надо было защищать его лучше, надо было лучше учиться…»
Кровь покрыла пальцы, заляпала жёлтые рукава, и некогда сияющее кимоно превратилось в зарево заката. Кёко обеими ладонями зажимала длинные разрезы на груди Странника, пытаясь остановить кровь, и, когда останавливать стало уже нечего, обхватила его голову руками, подтянула к себе, укладывая на свои колени. Пряди спутались и сбились, бусины скатились, и амулеты на шее, где Кёко искала пульс, но не находила, больше не звенели.
«Надо было чаще его касаться…»
Её пальцы рассеянно исследовали его лицо. Нижняя губа, прежде бледно-розовая, теперь была как верхняя, выкрашенная лиловым цветом. Кёко провела кончиком испачканного дрожащего мизинца по переносице и тем самым проложила новый кумадори, продолжила узор, соединяя точки под длинными ресницами и размазывая неправильный багрянец по его мраморным щекам. Странник ощущался таким тяжёлым на её руках, но выглядел кукольно-пустым. Оказывается, тёмно-красный становится ещё темнее, если к нему примешивается соль от слёз. Кёко позволяла им капать на него. Совершенно неподвижный, он, вероятно, умер почти мгновенно, когда обсидиановые когти пробили его грудную клетку, и Кёко вдруг поняла, что в ней тоже умерло… что-то. Возможно, желание быть оммёдзи или то, что и родиться толком не успело, а потому осталось безымянным.
«Надо было, надо было, надо было…»
– Не трогай меня! – взревела Кёко, когда Мио осторожно подкралась сзади и попыталась поднять её голову с его груди. Когтистые пальцы мягко зарылись в волосах, и Кёко тряхнула головой, пристроенной у Странника в изгибе шеи, сжалась, обхватив его руками. От рыданий, в конце концов обернувшихся икотой, Кёко вздрагивала каждые несколько секунд и потому совершенно не почувствовала, как что-то вздрогнуло уже под ней.
– Это ты из-за меня так убиваешься, красавица?
Два верхних больших клыка, выпирающих в ухмылке. Кёко не раз напарывалась на них взглядом, и ощущалось это как будто Странник её кусал. Несильно так, игриво, как в забавах прикусывают друг друга все щенки и все котята. Однако когда Кёко увидела эту же ухмылку сейчас, ей показалось, что Странник вонзился в неё до мяса и даже вырвал кусок.
– Нет, не может быть.
Они встретились носами, а когда Кёко резко подалась вперёд, то и лбами тоже стукнулись, почти с характерным звуком. Странник ойкнул и поморщился, но попытки встать из-под неё не предпринял. Просто лежал в разметавшемся вокруг кимоно, окровавленный до шеи, будто его целиком вымочили в бенибане[85] и забыли отжать. Ещё и улыбался так, как может улыбаться только человек, напрочь лишённый совести и всего святого.
Пурпурное кимоно изодранным было, а сам Странник под ним – нет.
Кёко несколько раз проверила. Наклонилась снова, припала ухом к груди Странника, а там действительно мерное «тук-тук-тук», прямо барабаны бьют. Приложила два пальца к шее – Странник засмеялся, мол, ему щекотно, – и пальцы сначала согрело вернувшееся тепло, почти огонь даже, а затем ужалил пульс. Грудь его ладонью она тоже потёрла, прямо промеж дыр в ткани и разрезов, сквозь которые виднелась раскрашенная кумадори кожа. Кровь запеклась на них, но прежней раны под этой кровью не было.
Нисколько не удовлетворённая этим, Кёко схватилась за запа́х его кимоно и потянула в стороны с такой силой, что едва пополам не порвала. Под возмущённые: «Эй, эй!» – она изучила каждый сун на груди Странника вдоль и поперёк, едва новую дырку в нём не проделала, пока пыталась найти хоть одну царапину, хоть маленький штрих, доказывающий, что ей не померещилось и он правда умер у неё на глазах и мёртвым же оставался несколько минут.
– Там ничего нет, юная госпожа, – пробормотал Странник, вырывая из её хватки ворот своего кимоно и завязывая его обратно.
Тон у него был более чем успокаивающий, ни капли раздражения иль растерянности.
«Ага, значит, понимает, что меня успокаивать нужно! Значит, признаёт, что есть после чего успокаиваться!»
Кёко могла бы решить, что то был трюк какой, притворство, но нет: Странник, конечно, дурак, однако между «дураком» и «конченым идиотом» всё же большая пропасть. Да и как объяснить, что вся его кровь теперь на Кёко? Она даже лизнула палец и скривилась: медная, солёная, однозначно настоящая живая кровь. Кончики пальцев до сих пор покалывало от её напора.
– Твоё сердце, – прошептала Кёко едва слышно, озадаченно осев. – Я видела, как мононоке