«Сорок лет?! И после этого она говорит мне, что я старая?!»
– А этот наряд, должно быть, для Когохэйки к Танабате?
– Всё верно. К вечеру мне надобно его закончить, так что буду очень признательна, если ты…
– А там у тебя что?
– Где? Нет, нет, туда тебе нельзя! Стой на месте!
Инстинкты Кёко от оммёдзи, кровь – от прекрасной розовой ивы, ум – от хитрого Ёримасы, а тело ей смерть подарила, не жизнь… Потому смерть она и чует, как собака лесную дичь. То было даже не железо, не сырая стылая земля, как на кладбище после урагана, и не кровь, а просто смерть, смерть, смерть. Кёко её нутром почувствовала, не носом, да так внезапно, что пошла кругом голова. То был какой-то зов, будто голодное урчание в чьём-то животе, вибрация, что прошлась по ногам, рукам, самим костям, ускорив сердцебиение. Только его стук Кёко и стала слышать, а ещё звуки шитья вокруг – щёлк, щёлк, щёлк! – и тревожный звон цукумогами на её плече. Нет, нет, это звенит не мотылёк… А бубенцы. Все разом, что Нана к её поясу пришила. Рука инстинктивно взметнулась к мечу в красных ножнах, висящему за плечом, сжалась поверх обклеивших его офуда. Разорвать бы их, обнажить бы Кусанаги-но цуруги, схватиться хотя бы за один осколок… Ибо что-то сидело в большом, расписанном глициниями и сакурой сундуке, который стоял в самом глубоком и дальнем месте ниши так, что Кёко бы его и не увидела, если бы вдруг не ощутила. Красивый, отполированный, блестящий…
Оттуда, была готова поклясться Кёко, и веет смертью.
– Не трогай!
Мио уронила на стол иголки, упёрла в бока руки и бросилась за Кёко, которая уже подошла вплотную к сундуку.
– Кёко, нет!
Всё случилось так быстро, что Кёко даже не запомнила, как именно, и даже не успела удивиться, что то кричит уже не Мио. Опять щелчок – на этот раз замка. Скрип крышки и оглушительный звон медных бубенцов. Всё, что Кёко поняла, это что мононоке кинулся прямо ей в лицо, а невесть откуда появившийся Странник дёрнул её назад и загородил собой. Длинные кошачьи когти, каждый размером с серп для жатвы просо, прошли насквозь через его грудную клетку и вонзились прямо в сердце.
XIV
В замке даймё Кёко уже доводилось видеть, как алый цвет поглощает пурпур, но ещё ни разу до этого пурпур не растворялся в том целиком.
«Кровь, кровь, кровь. Откуда столько крови? Как её остановить?!»
Жизнь Странника хлестала сквозь пальцы Кёко на пол и покидала его, сколько бы она ни зажимала рану. Возможно, потому что было слишком поздно: прежде чем Кёко смогла хотя бы добраться до него, ей пришлось отразить с десяток ударов обсидиановых когтей, защищаясь обмотанными ножнами Кусанаги-но цуруги. Как раз к десятому удару талисманы на нём затрещали, крепкие благодаря чарам Наны, но не вечные. Порезы на них едва не заставили всё колдовство и расписанные иероглифами листки облететь. Кёко и её меч держались из последних сил.
Несмотря на вихрь разноцветных тканей, древесной стружки от разломанной мебели и багряных брызг, она хорошо разглядела мононоке. То был не кот, но гигантский кошачий зверь. Смоляная шерсть дыбилась на его боках, и все кошки императорского двора, которых мононоке поглотил когда-либо раньше, словно рвались наружу: тело его выглядело подвижным и каким-то жидким, ходило ходуном и постоянно меняло свою форму. Морда напоминала маску из кости, как если взять кошачий череп и содрать с него всю кожу. Там горело два жёлтых глаза со зрачками настолько тонкими, что их было невозможно разглядеть. Отсутствие зрачков, впрочем, хорошо компенсировала видимость зубов – каскад осколков и гвоздей, собранных в неестественно широкую, человекоподобную улыбку. Но гораздо больше Кёко ужаснуло количество хвостов. Их было десять.
«Чем больше хвостов, тем больше сила».
Кёко уже не помнила, откуда это знала: из книг, из случайных откровений Странника или же от дедушки, – но отчего-то не сомневалась, что такое количество хвостов даже по меркам мононоке ненормально, ведь у ёкаев, будь то нэкомата или кицунэ, никогда в природе не насчитывалось больше девяти. Что же это за Форма, превосходящая их всех?..
В рыке мононоке смешался рык тигриный, шипение кота и визги его жертв, но звук того, как Странник проламывает спиною шкаф, показался Кёко намного громче. Едва сняв его с когтей и швырнув в тансу, мононоке снова бросился в атаку, и Кёко едва успела выставить перед собою меч. Никто им не помог: кошки, пугливые создания, бросились врассыпную, и даже Мио лишь скалилась из угла, покрывшись шерстью на человеческих руках, но совсем не по-человечески выгнувшись дугою. Уже спустя несколько минут у Кёко перед лицом взвилась первая отклеившаяся лента исписанной сигилами бумаги. Мысль о том, что ещё немного – и все талисманы полностью спадут, застучала в голове, перебиваясь судорожным и уже почти знакомым: «Держись, держись, держись!»
Её взгляд панически метался от шкафа к шкафу, от ларца к оцепеневшей Мио, от неё – к Страннику, погребённому в завалах под тансу, а затем к костяной морде с горящими глазами, которая с каждой секундой всё больше заслоняла ей обзор и становилась ближе. Мононоке давил, давил на меч, схватившись за него зубами, и Кёко в конце концов не выдержала, упала на спину. Ещё бы немного – и пол под ней, распластанной, пошёл бы мириадами трещин, как и она сама. Мононоке навалился на неё всем весом, расставив лапы по бокам от её головы. Будь он чуть умнее, то просто бы взмахнул одной из них, и никакой бы головы у Кёко не осталось вовсе.
Или дело было совсем не в том, насколько он умён?
– Я приду.
Его дыхание было зловонным и горячим. Десять тонких, как плети, хвостов хлестали по столам, переворачивая и рассекая мебель. Жёлтые глаза вглядывались в неё, а она вглядывалась в них. Мононоке сжимал челюсти на обмотанном мече, и Кёко тоже невольно стискивала зубы. Он шипел ей прямо в ухо, пока ей на губы капала его вспененная красная слюна:
– Я приду и съем всех кошек и котов, даже звёздную принцессу с лесным котом-охотником! Я сожру их внутренности, выпотрошу каждого котёнка и оставлю только шкуры, чтобы императрице было чем утереть слёзы, когда она будет хоронить весь свой народ. Попробуй сделать с этим что-нибудь, оммёдзи!
Это было вызовом, но