Безусловно, императорская мастерская была прекрасна, но, Идзанами-но микото, научил бы хоть кто-нибудь этих кошек прибирать за собой!
Мио, однако, беспорядка нисколько не чуралась. Без оглядки на Кёко она перескочила несколько кошек и тумбочек, выхватив у кого-то из них по дороге серебряные ножницы с дужками, как рыбьи плавники; выдвинула один из ящиков, сунула себе под мышку несколько рулонов шёлка, вытащенных оттуда, и, отпрыгнув, бросилась по направлению к нише в конце мастерской.
«Рабочее место Мио», – догадалась Кёко и вместе с тем заметила, как там тихо и безлюдно. Другие кошки, мимо которых проскочила Мио, кланялись ей, замирая, и к алькову не приближались. В нём её ждали только стол и стул, причём высокие, будто Мио не по размеру. Из путевых заметок, которые порой публиковали в газетках Камиуры, Кёко помнила, что такой стул зовётся табуреткой, но даже не представляла, как на нём сидеть – упасть же можно, страшно! Да и ноги как подогнуть? Куда сложить?
Кёко внимательно следила, как Мио на табуретку забирается, будто коршун, а не кошка, прежде пробежавшись рукой по подписанным комодам: «шёлковые ленты», «бархатные ленты», «золотые иголки», «серебряные булавки». Компанию Мио составлял деревянный манекен, облачённый в нарядное утикакэ, как слиток золота. Даже кимоно Кёко, перешитое Наной, казалось на его фоне тряпкой.
– Спектакль пройдёт чудесно. Когохэйка любит жёлтый, но обычный жёлтый, простой жёлтый, её недостоин, – забормотала Мио, сделала что-то на своём столе так быстро, что Кёко не увидела, что именно, и снова засуетилась вокруг манекена, с табурета соскочив и едва его не перевернув. Кёко так и не поняла, обращается она к ней или же с самой собой болтает. – У меня полно работы, уже завтра Танабата. Кыш-кыш-кыш отсюда!
Ах, видимо, всё-таки к ней.
– Мне надо опросить всех швей. Поручение Странника. Разреши, пожалуйста, тебя отвлечь.
Последнее Кёко добавила неохотно. Может, перед ней и кошка, но всё ещё хранительница Высочайшего ларца. Цукумогами зазвенел у Кёко над ухом, словно подбадривая её. Она вздрогнула – он, должно быть, ещё в коридорах к ней прицепился и теперь сидел на плече. Мио глянула искоса на них обоих, и при виде цукумогами зрачки её невольно расширились. Мотылёк тут же затих и спрятался подальше за воротник, решив не испытывать судьбу.
– Вы, кошки, совершенно не обучены манерам! – проворчала Кёко, когда Мио так ничего ей и не ответила. Прямо как те высокомерные самураи в замке даймё, тоже делала вид, что никакой Кёко нет, шила что-то на рукаве утикакэ, напевая себе под нос. – Врёте, чужие вещи ломаете, домогаетесь, теперь ещё и помогать не хотите, хотя сами же пригласили…
– Домогаемся? – переспросила Мио и даже иголку опустила, которой обшивала контуры звёздного рисунка на утикакэ маленькими драгоценными градинами, похожими на застывший солнечный свет. Кёко в шитье совершенно не разбиралась – Кагуя-химе её только ухаживать за домом учила, – но и то заворожилась тем, как ловко и красиво пальцы Мио двигаются, будто перебирают струны бивы.
– Один рыжий кот прохода мне не даёт, всё вылизать… – Кёко поёжилась, – меня хочет.
– Ты что же это людские непотребства с кошачьей заботой путаешь! Момо[84] помогает в банях мыть котят!
– Котят? – захлопала глазами Кёко.
– Детёнышей. Детей! Момо, когда был ещё обычным котом и водился в писарской лавке в Эдо, дети камнями забросали, и один стукнул его по голове. С тех пор Момо, м-м, глуповат немного… Но зато добрее бакэнэко ты во всём Идзанами не найдёшь! Коль он предложил помыть тебя, то, наверное, принял за ребёнка. Считай это комплиментом, ты ведь небось уже старая. Вы, люди, все так рано стареете.
– Мне семнадцать! – возмутилась Кёко.
Мио фыркнула и издалека ткнула в неё иголкой:
– В семнадцать коты уже доживают свой век. Так что да, ты определённо старая.
И продолжила шить как ни в чём не бывало. У Кёко даже немного от сердца отлегло: по крайней мере, у неё во дворце не появился непрошеный поклонник, а значит, можно не бояться разгуливать одной. И всё же это была не та информация, за которой Кёко пришла. Странник ждал, и мононоке тоже.
– Почему ты именно Странника искала? – Кёко решила начать издалека, прошлась немного по нише вдоль шкафа-тансу и заметила, как недобро ведёт вслед за ней ушами Мио. Видимо, боится, чтобы что-нибудь не испачкала и не сломала. Кёко и сама боялась, а потому, неловко потоптавшись на месте, вернулась назад и заломила руки за спину. – Человеческие оммёдзи, конечно, сторонятся ёкаев, а то и вовсе нынче в них не верят, но привести кого-нибудь из них было бы явно проще, чем по всему Идзанами одного-единственного выслеживать. Ещё и не зная, как именно он выглядит…
– Потому что Странник не человек, и этого уже достаточно, чтобы ему довериться, – снова дёрнула ушами Мио, отвернувшись к застеленному отрезами столу. Всем своим видом она выказывала Кёко, как не хочет с ней общаться, но тем не менее отвечала. – Молва о нём не только среди вашего народа ходит. Он и у нас весьма известен. Возможно, мы, ёкаи, знаем о Ивару даже больше, чем вы.
«Ивару? Так она знает, как его зовут?»
Та улыбнулась Кёко так, что ей это не понравилось даже больше, чем услышанное. В груди стало тесно, будто оби, который пошила Нана, кто-то резко сзади затянул. Неужели Кёко в её глазах и вправду мышь, с которой можно так беззастенчиво играться? Преследующая их от замка даймё, Мио наверняка многое узнала – не о Страннике, нет, а о Кёко. Например, то, как жаждет она выяснить его прошлое, природу… И как легко на такой соблазн должна поддаться.
Ага, ещё чего!
– А то дзюни хитоэ, которое на императрице сегодня было, тоже ты пошила? – спросила Кёко вдруг, сделав несколько шагов ближе к манекену. И от темы мононоке будто отвлеклась, как Мио, очевидно, того хотела, но и не позволила подцепить её на острый коготок.
– Конечно, – ответила Мио не без гордости. Однако выдал её не голос, абсолютно равнодушный, а всё те же уши, трепещущие на макушке, как стрекозиные крылья. Ах, так вот как разговор с ней