– Это сикигами моего учителя! Оставьте его в покое!
Кёко с трудом протиснулась через виляющие хвосты, сгорбленные пушистые спины и ушастые морды. Звон тем временем уже сделался трескучим и надрывным. На полу, окружённый со всех сторон, беспомощно трясся витражный мотылёк, из последних сил отбиваясь от ловящих его когтей. Он так старался опять взлететь и такое бесчисленное количество раз обратно падал, что трещина на крыле уже дошла до основания, того и гляди переломит крыло пополам.
«Тот самый цукумогами, что спас меня от Хосокавы! Разве не будет справедливо спасти его в ответ?»
– Прочь, прочь, мохнатые демоны!
Кёко нечаянно наступила на чей-то беспокойный хвост. Истошный вопль вызвал сначала всеобщую суету, а потом настоящую панику: в воздухе зареяло хвостов ещё больше, прямо перед лицом Кёко воздух располосовала чья-то лапа. Она чудом успела пригнуться, растопырила локти, распихивая наседающие туши, и всё-таки вкатилась в толпу кубарем, а затем так же выкатилась обратно. Несчастный мотылёк был у неё в руках.
– Говорю же, никакая не игрушка это! Вы вообще понимаете, что я говорю?! Ауч!
Коты словно одичали, пружинили на месте, клацая зубами. Разодетые прилично, но напрочь о приличиях забывшие. Кёко увернулась от очередного выпада и всё же рукою поплатилась: тыльную сторону ладони лизнули чьи-то когти.
«Ну вот! Царапины от кошачьих когтей всегда такие болючие и так долго заживают! Хуже, чем от меча!» – заныла она, пряча истерично звенящий цукумогами в ладонях у груди.
А затем её толкнули. Да так сильно, что Кёко потеряла равновесие, руки её разжались от удара, который пришёлся прицельно в них, и цукумогами выскочил наружу. Он опять зазвенел в ужасе, но тут же взмыл вверх, надеясь укрыться среди балок потолка, похожего на дно перевёрнутой лодки. Он был почти у цели, добрался до шарообразных мозаичных люстр и…
…снова оказался в чужих руках. Человеческих, но с длинными ониксовыми когтями. Кудрявый юноша поймал цукумогами одним прыжком – словно от воздуха оттолкнулся и взлетел, перескочив даже растерянную и хлопающую глазами Кёко.
– Поймала! Хе-хе-хе.
Демонические коты зашипели со всех сторон, послышалось недовольное: «Нечестно!» и «Не по правилам, отдай!». Похоже, всё это время здесь происходило какое-то соревнование, одному из участников которого Кёко, сама о том не ведая, подсобила. Юноша щерился счастливо, словно мотылёк в его руках был выплавлен из золота, а не из обычного стекла. Он приземлился на обе ноги мягко и совершенно беззвучно, закрутился вокруг своей оси, щеголяя уловом перед другими котами, и застыл, взирая на Кёко, возникшую перед ним.
– А? Почему ты здесь? – спросил юноша, опередив гневную тираду, которая уже зрела у неё на устах. – Разве вы со Странником не должны сейчас обходить дворец?
– Мио?
Кёко отпрянула и осмотрела его – её? – ещё раз, теперь уже внимательно. И наконец заметила: точно, два кошачьих уха на макушке с шерстью кремовой точь-в-точь как у неё и с красными же кисточками! Они почти терялись в непослушных, каштановых кудрях, неприемлемо коротких для молодой женщины (если ты, конечно, не оммёдзи) – всего лишь до уровня челюсти. Губы тонкие, лицо миловидное, с маленьким, аккуратным носиком, глаза большие и разноцветные, а зрачки в них узкие. Кёко ждала, что хранительница Высочайшего ларца – самое приближённое к императрице лицо, между прочим! – уж точно будет обряжена в тончайшие шелка фурисодэ, но нет. Такую юкату, как на ней, – серую, хлопковую и в такой мелкий бледный узор, что ткань казалась одноцветной, – можно было увидеть на любом простолюдине. Только хаори в глаза бросалось: чёрное, но из ткани блестящей, не то сатин, не то атлас; с молочно-золотой оборкой и такого же цвета рисунком, вплетённым в ткань столь деликатно, что он становился заметен лишь при определённом освещении и под правильным углом. Это делало хаори одинаково уместным что для празднеств, что для прогулок или чайных церемоний. Кёко бы даже назвала его искусным, действительно достойным того, чтобы хранительница Высочайшего ларца его носила, если бы только не дюжина заплаток на спине и по бокам.
«Искусное, – согласилась всё же Кёко. – Но изношенное».
В таком наряде и вправду не понять, кто перед тобой: миловидный юноша или просто не слишком женственная девушка. Черты лица Мио в человеческом обличье тоже однозначного ответа не давали; рост невысокий, телосложение худощавое, почти как у ребёнка; ещё и ведёт себя как истинный мальчишка. Вернее, кошка.
– Твоя, что ли, забавка? – хмыкнула Мио, раскрутив цукумогами в пальцах, как волчок, и цокнула языком с досадой, когда Кёко растерянно кивнула. – Ц-ц. Забирай.
Мио разжала когти вокруг цукумогами, прежде стиснутые так крепко, что тот уже хрустел, и мотылёк радостно упорхнул. Мио упорхнула тоже, сразу следом: развернулась на месте, хлестнув Кёко по груди рукавом, и бросилась мимо всё ещё гомонящих котов дальше по коридору. Как раз тому, который Лазурь описывал – слабоосвещённый, гладкий, весь в расписанных панелях и с такой же «колодезной» крышей, – а значит, именно тот, который был Кёко нужен. Как, впрочем, и сама Мио.
– Не иди за мной. Тебе сюда нельзя!
Конечно же, Кёко это не остановило, даже наоборот, открыло в ней второе дыхание. Она ускорила шаг, когда Мио попыталась от неё оторваться, и вместе они, друг за дружкой, шмыгнули за массивные, окованные розовым металлом двери, похожие на ворота точно так же, как и двери тронного зала. Дворец императрицы кошек в принципе на людской ничем не походил, однако швейная мастерская – а это, мгновенно поняла Кёко, была именно она – и вовсе превзошла самые смелые её фантазии.
Несмотря на то что Кёко ни разу за всё время не довелось подняться или спуститься здесь по лестнице, из сетчатых окон с красными рейками неожиданно открылся такой вид, будто они оказались на вершине Асо: снаружи раскинулись все соседние пики и леса с деревьями мелкими, как рисовые зёрнышки. Мастерская занимала вовсе не один этаж, а два, три или даже четыре, сквозные, без потолка. Многоярусные шкафы-тансу, подпирающие собою стены, уходили далеко ввысь. Несчастная белая кошечка всё подпрыгивала, подпрыгивала на стремянке, но, так и не сумев добраться до верхних полок, сорвалась и упала камнем. Благо, элегантно приземлилась на все четыре лапы и только вздохнула тяжко.
Другие кошки,