Другие места, где тоже были обнаружены части жертв – или где их предположительно убили, – Лазурь тоже показал… И снова ничего. Ни отпечатков, ни неестественного запаха, ни царапин от когтей, ни каких-либо улик. Не оказалось даже свидетелей – как и говорила Мио, все они на следующий же день из дворца сбежали. За полгода в пасти мононоке, по подсчётам Лазуря, сгинуло пятеро котов, и двоих хватились лишь многими днями спустя, когда некому стало выполнять работу.
«Какой-то неторопливый мононоке, – отметила Кёко мысленно, подсчитывая на пальцах общее количество жертв и вспоминая, какими завидными темпами расправлялась с недоброжелателями своего господина Рен или конаки-дзидзи с невестами Якумото. – Впрочем, это, кажется, и делает его более опасным. Следов старой крови нет, а значит, он и вправду съедает котов целиком… Никогда о таком не слышала. Чем он их, интересно, переваривает?»
– Не ешь. Не пей. Не мойся!
Кёко застыла на месте, заозиралась, пытаясь понять, откуда снова доносится голос. То почти приглушённый шёпот будто бы из самих камней. Человеческий ли? Кошачий ли? Не разобрать, словно бы даже бесполый. Слова звучали смазанно, невнятно. Кёко узнала их лишь благодаря тому, что уже слышала тогда в онсене. Она быстро нагнала Странника и дёрнула его за рукав, чтобы проверить, слышал ли он.
– Опять! – воскликнула Кёко.
– Что опять?
– Предупреждение! Не есть, не пить и не мыться в кошачьем дворце.
Странник приподнял правую бровь, уши его знакомо дёрнулись. Медленно он обвёл взглядом резные деревянные панели, наложение которых делало коридор иллюзорно длинным и узким, как кошачий хвост, и, замедлив шаг, прислушался.
– Голоса? Предупр-реждения? – удивился Лазурь, когда Странник, немного погодя, спросил его об этом. – У вашей ученицы, должно быть, просто хороший слух! Дворец сейчас полон гостей, а слышимость хорошая… Я, если честно, подобного не замечал. А что, это тоже может быть мононоке?
– Возможно, – ответил Странник задумчиво и потянул Кёко за руку, чтобы она больше не отставала и дала ему знать, если услышит что-нибудь снова.
Ещё долго они ходили по дворцовым коридорам, всюду смотрели и слушали. Один этот серый кот в полоску им за десять сошёл, всё и обо всех рассказал. Правда, запинался иногда, долго и муторно вспоминая, или путался в именах, а затем причитал: «Столько кошек нынче тут развелось, столько кошек!» И снова подтвердил слова Мио: все, кто погиб, тоже сплошь чёрными были – никаких других мастей. Несколько мелких служек, которые обычно таскают котятам молоко; один – целитель, сведущий в кошачьих травах, который ухаживал за котами уже старыми, немощными, или теми, на кого собак натравили или кому отрубили хвост. Ещё одна кошечка, сгинувшая в пасти мононоке последней, работала швеёй в Высочайшем ларце под началом у Мио.
– Мио! – тут же встрепенулась Кёко, стоило Лазурю упомянуть её вслух и тем самым почти подтвердить её причастность к происходящему если не прямую, то косвенную. – Думаю, я могу сходить и поговорить с ней. Могу же, учитель?
Сложно было скрывать, что ею движет затаённая обида. Падение из окна, а затем и с крыши Кёко точно запомнила навсегда. И, судя по тому, каким снисходительным взглядом Странник её наградил, от него то не укрылось. Но, кажется, он эти чувства её понимал и, возможно, даже слегка разделял:
– Да, ступай. Расспроси о кошке-швее и заодно с другими из ларца поговори тоже. Если выясним, почему мононоке именно чёрных котов забирает, то узнаем и всё остальное. К тому же что-то мне подсказывает, что Мио может располагать информацией, ценность которой даже не осознаёт…
«Или осознаёт, потому намеренно скрывает», – добавила мысленно Кёко.
Она изо всех сил старалась приструнить своё злорадство и взыгравшую паранойю, но сложно поверить, что существо, из-за которого ты едва не погиб, совершенно не имеет отношения к тому, что теперь вокруг гибнут другие. И всё же Кёко пообещала себе, что она постарается быть беспристрастной и выполнить работу оммёдзи как подобает. Даже если Мио действительно не приложила к происходящему ни одного коготка.
«Хоть бы всё-таки приложила! Иначе никакого удовольствия презирать того, кто ни в чём не виноват».
Когда Кёко уходила, попросив Лазуря подержать рыжего кота за хвост, чтобы он снова за ней не увязался, Странник вовсю нюхал несущую стену, к которой они к тому моменту возвратились. Прислонился к ней сначала обеими руками, а затем лицом, видимо, пытаясь уловить, откуда капает та странная «холодная кровь», о которой Лазурь говорил. Кёко из любопытства тоже всё вокруг себя нюхала, пока искала Мио: и мебель, и бумагу сёдзи, и сам воздух. Первое пахло пылью и старым деревом, второе – хорошо промасленной бумагой, третье – мускусом от животной шерсти, клочки которой уже облепили всё её кимоно. А когда она завернула туда, куда Лазурь наказывал, запахло ещё и молоком. Судя по звону поварёшек и шипению, как если бы двое котов сражались за паштет, где-то поблизости располагалась кухня. Кёко миновала её, держа в уме описанную серым котом дорогу, и, оказавшись на развилке у латунных вадокеи[83], мерно стрекочущих в ожидании следующего часа, вдруг поняла, что не знает значения слова «мяуво», которое использовал Лазурь, когда Кёко спросила, куда ей в конце повернуть.
Надеясь, что это означает налево, Кёко юркнула под круглый арочный свод, соединяющий упомянутый им Чертог Соединения, где жил малый императорский двор, с Чертогом Срединной Гармонии.
Так она оказалась прямо там, где ей нужно было быть, хоть и не там, где ей хотелось.
«Дзинь-дзинь!»
Кёко встрепенулась, застыла, бросив взгляд вниз, на своё жёлтое кимоно и бубенцы, продетые сквозь шёлковые нити вокруг пояса. Её сердце остановилось, но быстро забилось вновь: нет, нет, не оно, не бубенцы то звенят, а значит, никакого притаившегося зла неподалёку. Звенело что-то ещё, другое, но так пронзительно, жалобно, тонко, словно звало о помощи. А затем… разбилось. Треск стекла походил на треск костей, и тогда Кёко вмиг всё поняла.
– Что вы делаете?! Это вам не игрушка!
Кёко и раньше встречала в коридорах демонических котов: иногда мимо проходили нэкомата на двух лапах в низко опущенных шляпах-сандогаса, из-под полей которых лишь усы торчали, и несли коробы на плечах точь-в-точь как у Странника, гружённые чем-то тяжёлым. Бывало, что под ногами у неё проскакивали и обычные кошки – по крайней мере, внешне, такие, что и от домашних не отличить. Видела она и прекрасную деву, которую почти приняла за человека: тело изящное, человеческое, а морда меховая и пятнистая. Словом, Лазурь был прав, кошачий дворец