В самом деле, главная героиня романа одарена ярким поэтическим талантом. Она – творческая натура, умная, свободная, из поколения шестидесятников. Природой в ней заложено огромное обещание, которое должно вопреки всем трудностям пути реализоваться, и Карима верит в это. Самое главное: она мыслит, пытается понять происходящее в стране, где еще недавно культ вождя определял все стороны жизни. Она попадает в общественный водоворот: слушает выступления, посещает концерты, стремится, как Гамлет, соединить «вывихнутый век», прошлое татарской нации, объявленное «реакционно-буржуазным», и настоящее, где она, как ей кажется, не пассивный наблюдатель, а активный деятель. К ней испытывает теплые чувства поэт Фахри Хисами, родившийся в начале века и подростком заставший революцию с Гражданской войной. Он, учившийся в уфимском медресе «Галия», еще застал цвет татарских интеллектуалов того периода. Несмотря на тюрьму и вечную ссылку в продуваемый холодными ветрами, степной Казахстан, он сумел сохранить живое начало души, не очерствел. Именно он впервые по-настоящему оценил стихи Каримы, увидел в ней продолжение традиций, надежду на светлое в жизни. Для него Карима (как, впрочем, и для автора) – чистое, безгрешное существо, сущий ангел, поэтому значительная разница в возрасте выступает для Фахри серьезным нравственным препятствием: отношения невозможны. Тем не менее в романе представлена любовная линия, связанная с образом Газизчика – сына Ханифы Галиевны, крепко любимого и нежно опекаемого матерью городского парня, в судьбе которого она принимает участие, стремясь отыскать «правильную» супругу.
И все же в, казалось бы, размеренное повествование вторгаются «странности»: сны, галлюцинации, болезненные ощущения. С одной стороны, они мотивированы состоянием героини, ее внутренней разорванностью, обостренной чуткостью. С другой – они демонстрируются как жизненный процесс, граница между явью и наваждением снимается. Карима оказывается в «желтом доме», ей хочется покончить с собой, прыгнув из окна. Автор наполняет ее переживания символическими деталями, которые из области фантастического перемещаются в сферу действительного: ей кажется, будто она в степи, и где-то там на ветру мерно скрипит детская люлька, похожая на гроб. Предчувствия оказываются не обманчивыми. «Желтый дом» – следствие конфликта Каримы с серой средой, воспитанной на штампах и стереотипах. Там она умирает, и ее кладут в гроб. Автор вносит в изображаемое натуралистические знаки…
Роман реалистичен, в нем много психологических подробностей, но все они в совокупности составляют «метафизику» человеческой жизни-судьбы. Мысли и чувства, собственно, и есть единицы опыта ее проживания. Другого не дано, другое относительно. «Подснежник», конечно, – символ судьбы-мгновения. В этом плане характерен эпилог: автор хочет посетить могилу Каримы на Арском кладбище в Казани и… не находит ее. Рассказанная им история оттого обретает черты миража, иллюзии, призрачной дымки.
Примечательно, что произведение на татарском языке имеет хорошо прочитываемые соответствия из русской классики, которые, правда, нужно трактовать как внешние сходства, и только: Федор Достоевский с его «мистическим реализмом», Иван Бунин с его Олей Мещерской и «легким дыханием»…
Роман Фарита Яхина, мы уверены, вызовет интерес и у русских читателей. Это значит, что необходим его качественный перевод. В последнее время в ключе бурной полемики много говорят о произведениях этнических татар, пишущих по-русски. Но не многократно ли высокое внимание к татарской теме могут обеспечить произведения современной татарской литературы, первоклассные по художественному исполнению и – самое важное – правильно поданные читательской публике, то есть в переводе и с определенным литературоведческим объяснением?..
Булат Ханов
Булат Ханов родился в 1991 году. Автор романов «Непостоянные величины» и «Гнев», а также повести «Дистимия». Публиковался в журналах «Дружба народов», «Октябрь», «Юность», в сетевых изданиях «Лиterraтура» и «Textura». Рассказы переводились на французский и итальянский.
Лауреат премий «Лицей» и «Звездный билет», финалист премии «Национальный бестселлер». Живет в Казани.
Руководство к действию
Писатель сам ограничивает рамки своей свободы.
Писатель несет в мир такую истину, которую мы не услышим из уст журналистов, ученых и политиков.
Писатель не прислуживает идеологии, потому что во внутренней схватке идеолог всегда победит художника. Писатель служит только литературе. Служит незаметно и самоотреченно, не соблазняясь славой, деньгами, речами сильных мира сего и величиной тиражей, не потакая вкусам толпы. И этим бросает вызов устоявшимся практикам.
And so on, and so on, как говорит известный бородатый философ. Нет, не тот. Другой бородатый философ.
Все эти мифы, несущие на себе печать вульгарного романтизма и упрощенного экзистенциализма, распространены и сегодня – в эпоху, облик которой предельно далек от романтического. И хотя из хорошей литературы исчез высокопарный слог (торжественный пафос без доброй дозы иронии попросту не воспринимается), хотя доверие к бинарным оппозициям утрачено, хотя исключительного героя в исключительных обстоятельствах мы даже не можем себе представить, но образ автора трансформировался не столь радикально. Да, писатель уже не называет себя пророком, и пророчеств от него мало кто ждет, зато привычка мыслить автора как личность свободную и самодостаточную сохранилась.
Теперь в писателе хотят видеть независимого эксперта, способного дать профессиональную оценку действительности, поставить ей честный диагноз. Строгий, неподкупный, вольнолюбивый – три главных критерия, по которым определяется символический статус автора.
Вот почему до сих пор анахроничный запрос на нового Пушкина или Толстого по-прежнему так настоятелен.
Вот почему главный писатель сегодня Пелевин. Главный, потому что самый уважаемый и цитируемый.
Читающая публика жаждет, чтобы автор писал на острые темы, но не соскальзывал в публицистику. Чтобы новый Толстой идентифицировал точки всеобщей тревоги, но не идентифицировал себя через политическое поле и не поддавался идентификации в качестве какого-либо политического агента. Новый Пушкин должен понятным языком говорить о важных вещах и не занимать при этом ничьей стороны. То есть быть на стороне истины, добра и красоты.
Все это симпатично и притягательно, только неосуществимо. Изначальное допущение, будто можно обрести независимость и занимать внешнюю по отношению к дискурсу позицию,