У писателя, в отличие от козленка, нет уникальных умений, однако выбор у автора столь же ограниченный.
Без классиков мысли здесь не обойтись. Тем более что на ум так и просится цитата: «Жить в обществе и быть свободным от общества нельзя».
Это Ленин и его работа «Партийная организация и партийная литература». 1905 год.
Когда перечитаешь эту статью, удивляешься: текст, что лет тридцать-сорок назад воспринимался как невежественный и отживший, теперь звучит в высшей степени свежо, перспективно и радикально – очищающе радикально.
Разумеется, ряд моментов устарел. Сегодня у нас нет партии рабочих, в которую литератор мог бы вступить, чтобы верой и правдой служить делу пролетариата. Есть лишь движения вроде «Союза марксистов», «Нового социализма» и «Народной самообороны», еще не дотягивающие по всем параметрам до социал-демократов, эсеров и анархистов ленинских времен. Нет у нас теперь и деления на легальную печать и нелегальную. Нет, наконец, революционной ситуации.
Тем не менее многое в ленинской работе звучит уместно и сегодня. Писатель крепко встроен в систему товарно-денежных отношений. Писатель мирится с логикой капитала – с той самой логикой, заложником которой оказывается каждый: издатель, редактор, автор, книжный магазин, читатель. Каждый этап работы с текстом – очередное звено в цепочке отчуждения, каждый этап работы – очередная наценка. Система не нравится никому, но устраивает всех: «Писатель пописывает, читатель почитывает».
Писатель, сознавая зависимость от рынка, маскирует ее под сладкими речами о миссии литературы, о ее выразительных возможностях, о внутренней свободе художника, сбереженной вопреки всему. Маскировал в начале ХХ века и маскирует сейчас.
Ленин со свойственным ему полемическим задором разоблачает эти идеалистические сказки:
«Господа буржуазные индивидуалисты, мы должны сказать вам, что ваши речи об абсолютной свободе – одно лицемерие. В обществе, основанном на власти денег, в обществе, где нищенствуют массы трудящихся и тунеядствуют горстки богачей, не может быть «свободы» реальной и действительной. Свободны ли вы от вашего буржуазного издателя, господин писатель? От вашей буржуазной публики, которая требует от вас порнографии в романах и картинах, проституции в виде «дополнения» к «святому» сценическому искусству?»
Ленинский посыл заключается и в том, что писатель, объявляющий о сверхзадаче и при этом не покушающийся на символический порядок, никакую сверхзадачу не выполняет. Писатель, декларирующий свободу от политики в литературе, не служит ни литературе, ни свободе.
С позицией Ленина перекликаются идеи немецкого фрейдомарксиста Герберта Маркузе, отраженные в ряде критических статей и в фундаментальном труде «Одномерный человек», вышедшем в 1964 году. Мыслитель, обращаясь к послевоенной западной литературе, фиксирует случившийся в ней надлом и утрату протестного потенциала.
Согласно Маркузе, классическое искусство находилось в двойственном положении. С одной стороны, оставаясь привилегией немногих, оно платило дань буржуазному обществу и было крепко с ним связано. С другой – в классическом искусстве воплощался Великий Отказ – акцентированное отрицание и опровержение действительности. Классическая литература, «называя вещи своими именами», уже на интонационном уровне выражала протест против царства повседневного опыта и установившихся в нем принципов. Классическая литература, номинально обозначая согласие с существующими товарно-денежными отношениями, на деле бросала вызов устоявшимся практикам: социальному и экономическому неравенству, бюрократическим злоупотреблениям, дремучим нравам, бытовой пошлости. В этом отличие классических авторов от современных самому Маркузе битников и авангардистов. Последние, изображая из себя бунтарей и новаторов, всего лишь развлекали публику и без затруднений поглощались одномерным обществом.
С шестидесятых годов ситуация не улучшилась.
Наоборот, ухудшилась. И заметно.
Если брать поле русской литературы, то от Ленина здесь обычно воротят нос, а Маркузе и вовсе не знают.
Конечно, есть стойкое ощущение, будто что-то идет не так.
Гонорары уменьшаются.
Тиражи уменьшаются.
Закрываются толстые журналы.
Закрываются книжные магазины.
«Нетфликс» и «Ютуб» уводят книжную аудиторию.
«Инстаграм» еще этот проклятый, ух.
Постирония опять же – все размывает и разъедает.
Люди разучились думать, упростились, обленились, времени не находят книжку почитать.
И прочее, и прочее. То ли знаки грядущего конца света, то ли раздутые тревоги.
Важно задать правильный вопрос.
А какие, собственно, функции выполняет сегодня литература? Помогает познавать мир? Учит отличать прекрасное от безобразного? Прогнозирует мир через столько-то лет? Позволяет расслабиться после трудового дня? Показывает, как устроена психология? Воспитывает и вразумляет?
Нехороший какой-то вопрос. Разве можно литературу к каким-то функциям сводить? Что за утилитарный подход? Школьное литературоведение какое-то, честное слово.
Лучше так: на какие запросы в обществе отвечает сегодня литература?
Можно состроить ученую мину и возразить, что у литературы сугубо имманентные задачи и ни на какие общественные запросы она отвечать не может.
Но все это лукавство, причем легко разоблачаемое. Литература рождается в обществе, существует в нем и обществом же оценивается.
Если мы попробуем ответить на вопрос, на какие же запросы отвечает литература, мы зайдем в тупик. Потому что ни на какие. Безусловно, вызывают интерес конкретные писатели, конкретные книги и писательство как таковое. О, сколько пишущих ломится в Литинститут, издательства и литературные журналы! Сколько блогов расцветает в «Телеграме» и «Инстаграме»! Производство текстов принимает конвейерные масштабы. И потребляются тексты на ура. Каждый порядочный гражданин имеет в смартфоне полсотни подписок в различных соцсетях. А более продвинутые – не меньше двухсот.
Все это не отменяет того, что запрос на художественную литературу падает. Литература не способна предложить что-то такое, что не предложили бы те же «Ютуб», «Нетфликс», «Инстаграм».
Литература не то что не меняет мир – она его не объясняет.
Она больше не воплощает в себе Великий Отказ. Она примирилась с действительностью – нищей, абсурдной, изувеченной, чудовищной. Не то чтобы эта действительность литературу привлекала, но порывать с ней писатели не желают. Ни содержательно, ни формально. Так, чуть-чуть подретушировать, пригладить, реформировать – самое то.
Если вы спросите писателя, особенно публично, он за революцию или против нее, то почти гарантированно услышите: нет-нет, хватит нам революций. Нам не нужен второй Октябрь или второй Майдан (пусть это кардинально разные события), скажет писатель. Дальше лишь мирным путем. Вам станут петь о развитии гражданского общества либо о совершенствовании нравов. Мечта проехаться в локомотиве истории будет встречена со скепсисом или высмеяна. А попытка этот локомотив подкормить будет скорбно осуждена.
Никаких общественных потрясений, никакого разрыва с