– Резиденция Кинкейдов, у телефона Матильда Кинкейд-Джонсон.
Я слышу пару неразборчивых слов из динамика, потом Мэтти громко окликает меня:
– Салли, это Фэй Пауэлл!
Прошло три месяца с тех пор, как я вернулась, и мы с тетушкой Фэй переписываемся раз в неделю. Я дала ей знать, что Герцог хочет, чтобы я осталась, и она все время заверяет меня, что все в порядке. Но мы не разговаривали с тех пор, как я уехала из Хэтфилда, и, учитывая, что в ее доме нет телефона, я недоумеваю, откуда же она звонит.
Мэтти протягивает мне трубку.
– Что-то случилось. Но что, она не говорит.
– Тетушка Фэй? Где ты?
– В клинике.
Связь трещит статическими разрядами, ее голос слаб и прерывист, но похоже, что она плачет. Мэтти стоит рядом, вся превратившись в слух, и я поворачиваюсь к ней спиной.
– Тетушка Фэй, у тебя все хорошо?
– Нет, золотко, не хорошо.
– Что случилось?
– Я знаю, у тебя хлопот полон рот, Герцог привез домой новую жену и все такое, и мне не хочется тебя беспокоить, поэтому я не писала тебе об этом, но у меня самой есть пара небольших проблем.
Не сразу, но мне удается вытянуть из тетушки Фэй всю историю. Оказывается, она лишилась работы в прачечной, не смогла вывести пятна с простыней в одиночку, поэтому начала, как прежде, работать официанткой в «Придорожном трактире». Познакомилась там с каким-то мужчиной и пригласила его жить к себе. Их договоренность предполагала, что они будут делить пополам расходы и он возьмет на себя часть домашних дел. Пару недель все было тихо да гладко, но потом он запил, полез в ее кошелек, чтобы прибрать к рукам деньги, выделенные на продукты, а когда она попыталась кошелек отнять, избил ее.
Мне становится дурно. Гадко и… я за это в ответе. Это моя вина. Я обещала позаботиться о тетушке Фэй, но не сдержала слова. Да, я за нее переживала, но переживание – не делание, и вот что теперь случилось.
– Где он сейчас?
– В доме. Я не знаю, что делать. Может быть, ты сумеешь как-то образумить его.
«Придорожный трактир».
Помню ту ночь в Хэтфилде, когда тетушка Фэй вернулась из «Придорожного трактира».
Ту ночь, когда я узнала.
Мне было тринадцать.
Меня разбудил зимний ветер, завывавший в долине, обрушивавшийся на наш дом, свистевший в щелястых стенах, грохотавший окном спальни, хлеставший крышу, как кнутом, голыми ветками ясеня. Я огляделась, проверяя, не разбудил ли ветер тетушку Фэй, но ее кровать была пуста. Она опять заработалась допоздна. Времена были тяжелые. Неизвестная болезнь поразила каштаны, урожай которых приносил наибольшую прибыль в этих местах, и те немногие женщины, которые раньше платили тетушке Фэй, чтобы та укладывала им волосы или чинила одежду, приучились делать это сами. У нас почти закончились продукты, подошел к концу уголь, и тех пятнадцати долларов, которые ежемесячно присылал Герцог на мое содержание, уже не хватало так надолго, как раньше, поэтому тетушка Фэй пошла обслуживать столики в «Придорожном трактире», затрапезном заведении в миле от Хэтфилда, завсегдатаями которого были лесорубы и рабочие с лесопилки.
В затишье между порывами ветра я услышала, как проскрежетала ржавыми петлями входная дверь. Тетушка Фэй вернулась домой. В гостиной задрожал язычок пламени, когда она зажгла керосиновую лампу. Я встала, чтобы узнать, как у нее дела.
Она скорчилась в мягком кресле, уронив лицо в ладони, протертое до дыр шерстяное пальто лежало у ее ног.
– Тетя Фэй?..
Она подняла голову. Один глаз у нее заплыл и почернел.
– Тетушка Фэй! Что случилось?!
– Я не… – Она отвернулась от света лампы, спрятавшись в тенях, словно была не в силах выдержать мой взгляд. – Я не хочу об этом говорить.
– Расскажи мне, – попросила я как можно мягче.
– Посетитель… – Она запнулась. – Он не хотел отдавать мне мой знак признательности.
– Ты имеешь в виду чаевые?
– Нет. – Тетушка Фэй подняла глаза. – Время от времени мужчины просят меня об особенной услуге. – Она говорила странным, каким-то нездешним голосом. – У себя в номере. Потом дают мне знак признательности.
Знак признательности? О чем она говорит? Я ждала, что тетушка Фэй объяснит, но она ничего не объясняла, только смотрела на собственные руки, лежавшие на коленях, те изящные, как у леди, руки, которыми она так гордилась. Потом до меня дошло, о чем она говорила. Что это был за «знак признательности».
– Но тот мужчина вместо этого меня побил.
Тетушка Фэй выглядела такой уязвленной, такой отчаявшейся, и я поняла, что то, чем она занималась, должно быть, было самым тоскливым делом на свете. А потом вместо благодарности тебя еще и избивают. Пожалуй, такого хватит, чтобы любая женщина почувствовала себя никчемной.
Когда Герцог привез меня в Хэтфилд, он дал мне серебряный доллар и сказал, что это «на случай чрезвычайной ситуации». Если бы я знала, чем занимается тетушка Фэй в «Придорожном трактире», я отдала бы его ей. Поэтому я пошла в спальню, достала серебряный доллар из узелка под своей кроватью и протянула его тетушке Фэй.
– Я берегла его для того времени, когда он нам действительно понадобится, – сказала я. – Это время пришло.
– Золотко, он твой, – возразила она. – Кроме того, когда этого доллара не станет, мы все равно останемся в той же лодке.
– Тетушка Фэй, ты не можешь вернуться в «Придорожный трактир». Я тебе не позволю!
– И как же мы переживем эту зиму?
– Найдем способ.
Вот тогда-то я нашла нам работу – стирать простыни для клиники. Тетушка Фэй жаловалась, что щелок изуродовал ей руки. Зато позволял ей обходить «Придорожный трактир» десятой дорогой.
И вот теперь она снова туда вернулась. И это моя вина.
* * *
Милю до Универмага я преодолеваю наполовину шагом, наполовину бегом и, когда добираюсь туда, дыхание у меня рваное, но слова вылетают стремительно:
– Тетушка Фэй попала в беду!
– Не в первый раз.
Герцог сидит за своим столом, а рядом с ним, в кресле Сесила, Том Данбар. После похорон Джейн он вернулся в Джорджтаун, но теперь приехал на лето помогать – собирать арендную плату и выполнять поручения Герцога, в то время как его постоянный шофер занят на своем поле.
– На этот раз все серьезно, – настаиваю я.
– Только не говори мне, – бросает Герцог, – что это связано с мужчиной.
Я киваю. Он не собирается облегчать мне задачу, и подробности тут не помогут, так что я просто говорю:
– Ты должен кого-нибудь послать.
– Я не стану тратить