Я все время пытаюсь выманить его из дома, пытаюсь отыскать в нем Кинкейда. Он фанатично следит за новостями бейсбола в газетах, но терпеть не может заниматься любыми делами, в которых не особенно хорош, и я никак не могу уговорить его поиграть в мяч. Однажды мы все-таки сходили на прогулку, но далеко не ушли из-за его аллергии. Как-то раз я дала ему урок стрельбы из принадлежащего Герцогу ружья 12-го калибра, но шум выстрелов напугал его, а отдача едва не опрокинула навзничь. Я также хотела показать Эдди, как водить машину, но он отказался наотрез, засыпав меня статистическими данными об автомобильных катастрофах.
Так что мы в основном сидим в классной комнате, и это не так уж плохо. Дело в том, что теперь, когда я задаю вопросы, а Эдди дает ответы, я получаю отличное образование. И, надо отдать должное Эдди, он действительно весьма начитан. Он обожает все, что связано с числами, даже запоминает наизусть расписание поездов и прочел все до единого учебники, которые заказывала для него Джейн. Еще он задался целью прочесть всю Британскую энциклопедию. «Не от начала до конца, – говорит он, – это было бы скучно». Вместо этого он читает какую-нибудь одну статью, а потом другую, связанную с первой, а потом статью, связанную с этой другой. «Когда я прочту их все, это будет доказательством того, что все связано со всем», – говорит он.
Я и сама пристрастилась читать эти статьи – и, чтоб мне провалиться, некоторые из них очень интересны: «Бабочка монарх» ведет к «Мексике», которая ведет к «Ацтекам», а те к «Кортесу», от него к «Испанской инквизиции», далее к «Черной чуме», от нее к «Блохам», те к «Крыльям», которые опять приводят к «Бабочке…» – и по мере того как бегут дни, мы начинаем лучше ладить друг с другом. Намного лучше. Однако есть проблема. Повсюду, куда бы ни падал его взгляд, он видит напоминания о своей маме – ее розы за окном теперь в полном цвету, перьевая ручка и пресс-папье на ее письменном столе, ее родной городок, обведенный кружком на карте Виргинии, – и каждый раз, когда воспоминания становятся нестерпимыми, ему необходимо уединиться, поэтому он встает и выходит из классной комнаты. И я ему не препятствую.
Как раз это и случилось однажды ранним утром в июне, и я сижу одна, читая научный журнал Эдди, пытаясь понять эту штуку со скоростью света – 186 000 миль в секунду, ого, быстро-то как! – когда домой без предупреждения возвращается Герцог.
Он заглядывает в классную комнату.
– А мальчишка где?
– В комнате Джейн.
– Что он там делает?
– Скучает по маме.
– Вол тоже скучает по своим яйцам, но все равно возвращается в стадо. Я думал, ты будешь проявлять в нем Кинкейда.
– Мы работаем над этим, – говорю я.
– И?..
– И, Герцог, должна тебе сказать, Эдди потрясающе хорош в том, в чем он хорош. Он дьявольски умен. Разбирается в скорости света. Он ужасно талантливый.
– Я знаю. В игре на пианино. И если он будет продолжать в том же духе, то закончит как большинство пианистов – бренча дешевые песенки в каком-нибудь борделе.
– Его душа лежит к музыке. К музыке, математике и наукам.
– Плевать мне на его душу! Мне не плевать на его волю. Когда-нибудь он будет управлять этим округом, а не скрипеть мелом по какой-нибудь доске или бренчать на рояле.
– Мисс Кейн говорила, что учителя и родители не могут изменить детей, не стоит и пытаться. Что можно сделать – так это выявить их сильные стороны.
– Его сильные стороны… – Герцог раскручивает глобус, потом подходит к окну и встает перед ним, глядя во двор. – Он не изменится, – говорит он больше себе, чем мне. – Мальчишка не такой, как я. Джейн вечно твердила, что Эдди изменится, что мы должны подождать, пока он возмужает, пока начнет бурно расти, но он не изменится, и нет смысла делать вид, что это случится, – он поворачивается лицом ко мне. – Я забираю парня в Универмаг. Скажи Нелл, чтобы сожгла одежду Джейн.
– Ты не можешь так поступить! – выпаливаю я.
– Не указывай мне, чего я не могу, девочка!
– Прости, Герцог. Я не это имела в виду. Просто дело в том… дело в том, что… Эдди не готов.
– Я знаю, это кажется жестокостью, но доверься мне. Пора уже Эдди двигаться дальше. У парня впереди вся жизнь. Я знаю, что делаю. Вы с Мэтти поможете Нелл. Сделайте это быстро. Так будет лучше.
Может быть, я смогу его отговорить?
– Это красивые платья. Дорогие. Мы могли бы просто сложить их и убрать в сундуки на чердаке.
– И в результате парень будет целыми днями просиживать на чердаке.
– Или раздать их бедным.
– Я не хочу, чтобы мальчишка снова закатил истерику, увидев, что какая-то женщина носит платье его матери.
Как случилось тогда, когда я надела платье Джейн. Этот спор мне не выиграть. Уже понятно. Если продолжу попытки, Герцог только еще сильнее разозлится на меня и будет питать еще большее отвращение к Эдди. Поэтому я киваю.
После обеда Герцог и Эдди уезжают в Универмаг, а мы с Нелл и Мэтти принимаемся снимать красивую одежду Джейн с вешалок. Мы выносим платья во двор – вместе с изящными туфельками Джейн, ее шляпами в коробках, перчатками, шалями, корсетами, нижними юбками, ночными сорочками и чулками – и сваливаем все это в костровую яму за каретным сараем. Платья лежат там – куча розовых шелков, и лавандовых шелков, и лимонных шифонов, и кружев цвета слоновой кости, – и я задаюсь вопросом, не случилось ли так же с маминой одеждой. Не была ли она сожжена под видом помощи. Я ни разу не задумывалась об этом прежде и ничего такого не помню, но Герцог, должно быть, увез меня в Универмаг так же, как увез сейчас Эдди, в то время как кто-то – может быть, даже тетушка Фэй, если уж на то пошло, она была здесь в то время, – избавился от маминой одежды. Потому что к тому времени, как появилась Джейн, мамина одежда уже точно исчезла вместе со всеми прочими ее следами. За исключением фотографии и ожерелья. И меня. Потом Джейн забрала фотографию. А потом отослала меня. И единственным, что осталось от мамы, было ожерелье с лунными камнями, затерявшееся на дне ларца для украшений из розового дерева.
А теперь вот исчезает и Джейн.
– Это разобьет