– Мне твоя помощь не нужна. Мне не нужно, чтобы ты указывала мне, что читать. Не обижайся, Салли, но я умнее тебя.
Должно быть, как раз такие разговорчики и побуждали других детей цепляться к Эдди, и я почти готова сказать ему об этом, но останавливаю себя. Мой брат слаб здоровьем, у него нет ни друзей, ни домашних животных, он не занимается спортом, но он очень-очень умен и не может удержаться – ему обязательно нужно сделать так, чтобы все об этом знали, знали, что он всегда прав, даже если они его за это возненавидят. К тому же, возможно, после смерти матери это единственное, что помогает ему жить. Возможно, это единственное, что у него есть. Бывают люди вроде Эдди, овладевшие всей книжной премудростью, но совершенно не знающие людей. А бывают такие, как Герцог, прекрасно знающие людей, но не могущие похвастать начитанностью. А еще бывают уникумы, поднаторевшие и в том, и в другом, вроде Тома, и вот они-то достаточно хорошо знают людей, чтобы не кичиться перед ними своей начитанностью.
– Эдди, у меня к тебе вопрос. Если ты – самый умный среди присутствующих, то всегда ли так умно всем об этом сообщать?
– Разумеется. Нет ничего важнее правды!
Он берет журнал и углубляется в чтение. Или делает вид. Его глаза не двигаются. Он просто смотрит на страницу. И что дальше? Командовать мальчишкой не выйдет. Я совершенно уверена, что мне не перещеголять его умом, поэтому перестану пытаться быть на шаг впереди него, перестану пытаться играть роль учительницы, а вместо этого буду играть роль ученицы.
– Что ты читаешь?
– Тебе не понять, – бросает он.
– А я попробую.
Эдди вздыхает, но потом начинает говорить, рассказывая мне о какой-то экспедиции в Южную Америку в мае для изучения солнечного затмения. Один немецкий ученый утверждает, что свет обладает массой, продолжает Эдди, и эта экспедиция могла бы подтвердить его гипотезу – газеты называют ее теорией, уточняет он, но на самом деле это гипотеза, – показав, что солнечная гравитация искривляет звездный свет. Пока он рассказывает, его всезнайский тон постепенно меняется, и в голосе звучит почти благоговение.
– Это может быть исключительно важно, – говорит он и повторяет это слово, смакуя его. – Исключительно! Если гравитация может искривлять свет, значит, свет имеет массу, а это значит, что свет – это материя. Это меняет все!
– Ты меня уел, Эдди. Ты сказал, что я не пойму, и я не понимаю.
– Разумеется, не понимаешь. Никто не понимает. Во всяком случае, в полной мере. Потому что, если тот ученый прав, это означает, что единственное различие между светом и материей – скорость. И если мы будем перемещаться со скоростью света, то станем светом.
Я беру в руки мраморное пресс-папье Джейн.
– Это камень. – Потом указываю через окно на утреннее небо: – Это свет. Они не одно и то же.
Вместо того чтобы спорить, Эдди смотрит в окно на ярко-красные тюльпаны Джейн.
– Может быть, это и случилось с мамой, – говорит он. – Она стала светом.
Потом он встает и, не сказав больше ни слова, выходит из классной комнаты.
Проходит пара секунд, и я следую за ним, держась позади, чтобы он меня не увидел, слушая, как его шаги медленно пересекают холл и поднимаются по лестнице. Закрывается дверь. На втором этаже дверь спальни Герцога распахнута настежь и дверь Эдди тоже, а вот дверь будуара Джейн закрыта. Я подбираюсь к ней, готовясь постучаться, узнать, все ли с ним хорошо, но останавливаю себя. Потому что с ним не все хорошо. И я знаю, что он сейчас делает, зарывшись лицом в те красивые платья или держа в руке серебряную щетку, в щетине которой так и остался светлый волос Джейн. Есть кое-что еще, что я знаю точно. Эдди нужно побыть одному с тем, что осталось от его мамы.
Герцог всегда ненавидел оставаться в одиночестве. Помню, до меня это дошло, когда я была ребенком. И теперь, еще недели не прошло после похорон Джейн, а он постоянно в движении, выслушивая последние сплетни в парикмахерской Клайда, пока тот бреет его по утрам, завтракая стейком и яичницей с жареным картофелем, плавающим в подливе, в «Центральном кафе» и обмениваясь другими сплетнями с людьми, которые знают, что всегда могут найти его в первой кабинке. После завтрака он направляется в Универмаг, где ставит в накладных коносаменты и вершит суд, затем с верным Сесилом под боком носится в «Паккарде» по всему округу, от гор на западе, где у нас имеются участки зрелого леса и лесопилка, до фермерских земель в долине с их табачными полями и фруктовыми садами, инспектируя дороги, отдавая приказания бригадам рабочих и подписывая счета на оплату. А за ужином у нас гости. Всегда.
– Займи себя делом, поняла меня? – твердит мне Герцог. – Вот в чем секрет. Занимать себя делом. Негоже на этом зацикливаться.
Занимать себя делом. Быть в движении. Крутить колеса. Вот как Герцог справляется с собственным горем.
Тем временем управление Большим Домом взяла на себя тетка Мэтти. Она старшая в семье и унаследовала бы дом вместе со всем прочим, если бы родилась мальчиком, – и никому не позволит об этом забыть. Она является каждое утро ровно к семи, составляет подробные списки закупок, выдает Нелл задания на день и задания на неделю, зовет Герцога, чтобы обсудить, кого пригласить на ужин, и как раз перед приходом гостей переставляет именные карточки на столе, словно шахматные фигурки.
Мэтти вежлива со мной, и я отвечаю ей учтивостью; ни одна из нас не заикается о нашей размолвке сразу после моего приезда. Как и многие местные жители, Мэтти искренне любила первую жену Герцога Белль, помогала ей управлять Большим Домом, и когда Герцог развелся с Белль, чтобы жениться на моей маме, Мэтти и ее подруги утверждали, что мама украла Герцога у Белль. Мой вид напоминает Мэтти обо всем этом неприглядном деле. Пусть она и ни слова о нем не говорит, но, похоже, понимает, что, если она собирается управлять Большим Домом, ей придется терпеть меня ради Герцога. Джейн всегда держала Мэтти на расстоянии, четко давая понять, что у Мэтти нет никаких прав на Большой Дом и она в нем всего лишь гостья. Теперь же Мэтти явно упивается своей ролью «первой леди» округа Клэйборн, и я только рада позволить ей играть эту роль. Мне совершенно не интересно составлять списки гостей или спорить с