– В наши дни женщины занимаются самыми разными делами…
– Ну да, леди-снайперы, леди-гонщицы, леди, которые ходят по крылу самолета… Читал я про них про всех. Но они – диковинки, уникумы. Если женщина хочет подняться в этом мире, она удачно выходит замуж, и – помяни мое слово, Салли, – ни один мужчина, сто́ящий одежды на своих плечах, не позволит женщине затмить его. – Герцог смотрит на меня так, словно делится со мной мудростью, которую я никогда, ни в коем случае не должна забыть. – И мне нужны внуки.
– Я могла бы работать на тебя. Ты сказал, что сейчас я хорошо справилась. Я трудолюбива, я не привыкла жаловаться. Дай мне работу.
Герцог вздыхает, откидывается на спинку и устремляет взгляд в потолок.
– У тебя уже есть работа. Присматривать за Эдди.
– Это могла бы делать тетушка Фэй. Ты мог бы вернуть ее, и она стала бы присматривать за Эдди, а я могла бы работать на тебя здесь.
Он перестает разглядывать потолок и смотрит мне прямо в глаза.
– Фэй Пауэлл не будет воспитывать моего сына!
– Тетушке Фэй надо как-то зарабатывать на жизнь.
Я выпрямляю плечи, стараясь выглядеть как человек, который не прогибается, когда Герцог начинает давить, – как только что прогнулись Чоки и Вера. Герцог не уважает бесхребетных людей, которые позволяют ему распоряжаться ими, но по-настоящему ненавидит, когда с ним спорят. Надеюсь, мне удастся найти золотую середину.
– Если только ты не собираешься продолжать посылать ей деньги, – добавляю я.
– Я платил Фэй Пауэлл за то, чтобы она делала свою работу. Больше она ее не делает. Я позволяю ей жить в том доме бесплатно и не собираюсь сверх этого посылать ей деньги. У меня и так полно хлопот с сиротами и вдовами, с людьми, которые сами не выживут, такими как Вера и ее малышня. Я не собираюсь обеспечивать здоровую женщину, прекрасно способную работать. Сделай я это – и половина баб в округе придут с протянутой рукой!
Я не могу так это оставить! Прошло три дня с тех пор, как я уехала из Хэтфилда. Я написала тетушке Фэй, что не вернусь, но найду способ помогать ей, и не перестаю беспокоиться о женщине, оставшейся в одиночестве в том маленьком домике и переживающей о том, как она будет сводить концы с концами.
– Тетушка Фэй меня вырастила. Она сестра моей мамы.
Герцог наставляет на меня сигару, точно берет на мушку, и я вижу в его глазах это – холодную ярость, которая пугает еще сильнее, чем его пламенный гнев.
– Если ты хочешь быть частью этой семьи, то больше никогда не заговоришь о своей матери!
– Но я…
– Поняла? Никогда!
Глава 5
Нелл у плиты. Мы желаем друг другу доброго утра, и я занимаю место за длинным сосновым столом. Его собственными руками сделал прадед Булл Кинкейд из целого дерева, некогда стоявшего на этом самом месте, – первый предмет мебели, который он сработал для этого дома, – и древесина покрыта пятнами и царапинами, оставленными поколениями Кинкейдов, которые ели и готовили на нем. Джейн всячески сторонилась кухни, «помещений для прислуги», как она всегда говорила, и мы садились вкушать семейные трапезы в столовой, но я именно здесь всегда чувствовала себя как дома. Именно здесь Старуха Ида подкармливала меня шкварками, или сэндвичами с арахисовой пастой и маринованными огурцами, или печеньем, вымоченным в подслащенном молоке, рассказывая мне истории о своих родственниках по материнской линии, индейцах чероки.
Я люблю распашные дубовые двери с их потертой латунной накладкой, чтобы можно было открывать ногой, выщербленные столешницы из мыльного камня и «шахматный» линолеум, вытертый перед раковиной настолько, что проглядывает старый линолеум в цветочек, лежащий под ним. Теперь в кухне есть новые приборы, настоящие произведения искусства – такие приспособления, как электрический тостер и мороженица. Есть там и шикарный новенький хузеровский буфет[3] с баком для муки и ситом, баночками для специй на вращающейся полке и выдвижным цинковым столиком для замеса теста. У всего есть свое место, так что, как понадобится, любую вещь можно легко найти.
– Нелл, да у тебя тут полный порядок, – говорю я, когда она ставит передо мной чашку кофе.
– Спасибо, мэм. Я стараюсь. – Она заново приглаживает темные волосы ото лба к затылку, хоть они и зализаны в тугой пучок на макушке, формой и размером похожий на гусиное яйцо. – Я ваше платьице замочила уже. У меня полон рот хлопот был с гостями и всем прочим, но я сегодня же сведу то пятно. Керосин, свиной жир и немного труда с ним справятся.
– Спасибо, Нелл, – небрежно бросаю я, как будто горничная, приносящая мне кофе и стирающая мою одежду, – самая естественная для меня вещь в мире, и тут же ловлю себя на этом. Слыша, как Джейн разговаривала со Старухой Идой, я клялась себе, что никогда ни с кем не буду так разговаривать. – Ты давно здесь работаешь, Нелл?
– Шесть лет, мэм.
Должно быть, примерно с того времени, как умерла Старуха Ида. Я помню, как Том сообщил мне об этом в один из своих приездов в Хэтфилд. Мне не представилось шанса проститься с ней, хотя после смерти моей мамы Старуха Ида была самым близким для меня человеком в Большом Доме. Я когда-то воображала себе, что Старуха Ида сейчас в раю вместе с духами родичей своей матери.
– С тобой хорошо обращаются?
– Да, мэм. – Руки Нелл снова взлетают к волосам.
Она, как я понимаю, на пару лет старше меня, высокая и костлявая, и сейчас вытягивается в полный рост, а потом добавляет:
– Я ж родная кровь.
– Так ты Кинкейд?
– Нет, мэм, я из Портеров. Мать Герцога, ваша бабушка Эдит, была кузиной моей бабушки. Так что мы с вами кузины. Троюродные, мэм.
Так это моя троюродная сестра прислуживает мне и называет меня «мэм»?! Как-то это нехорошо. И все же, полагаю я, один из способов помогать бедным родственникам – давать им работу. Со мной самой всегда обращались как с бедной родственницей – в конце концов, причиной, по которой Герцог вернул меня обратно, было его желание дать мне работу, – так что я знаю, каково быть в долгу у родичей, зависеть от их