Так и наложилось одно на другое – атмосфера цветущести их душ, их увлечённости друг другом и невозможности отбросить затаённый диссонанс.
16
Всё больше узнавая, Мира всё сильнее хотела стать мужчиной и объединиться с какой-нибудь прекрасной и терпимой женщиной, первообразом «всего в себе». Как было бы легко, если бы не она была женой с обязанностью разрываться матерью и отрекаться от собственной самобытности, которую годами собирала по бусинкам, а имела бы в распоряжении прислугу, которая пласт колоссальной работы сделает сама, а Мире останется лишь выгуливать младенца по субботам и слыть отличным родителем за покупку мороженого отпрыску.
Она боялась мужчин, но не уважала их, полагая, что они строили своё благополучие, высасывая сок из женщин, детей и менее развитых народов. Тяжело было уважать преуспевших в изначально неравной схватке. С отрочества ждала Мира друга, партнёра, который в чём-то будет образовывать её, но и учиться у неё тоже, иначе вовсе не видела смысла вступать в какие-либо связи.
Поэтому свой неугасающий интерес к разбросу натур она трансформировала на безопасную Варю. Погрязла в тяжёлой палитре эстетики, с трудом поддающейся идентификации. Радость быть с ней, делиться глубинными переживаниями и значимыми воспоминаниями из детства, но почти лишённая восхищения телом, – желание прикасаться лишь как к ребёнку, неся на пальцах пыльцу нежности и потребности дарить. Враждебно относящаяся к мужской агрессии, Мира слабо представляла, как именно они жаждут женщин, и никоим образом не желала отождествлять себя с ними. Лишь в короткие мгновения, когда культура насилия и на неё налагала определённые шаблоны, Мира зажигалась от мыслей о других женщинах как о подневольных её самой в ипостаси мужчины. Но с течением времени Мира старалась отойти от этого отравляющего и оскорбительного уподобления. Для неё другие женщины аутентифицировали мягкость и силу, заточенные в оболочку в угоду господствующих условностей. Она хотела любить их и заботиться о них, создавая прочные союзы воли, интеллектуального сродства и взаимопомощи. Пока под эту утопичную модель подходила лишь Варя.
Собственная самость в обложке всё яснее ощущаемой потребности не уступать другим женщинам взвилась в Мире в этот период наслаждения линиями природы, где не было оголтелых решений. Становился ясным скрученный узел конкуренции, солидарности и восхищения, объединяющий всех женщин планеты. Получить одобрение Вари с её немеркнущей кожей было важнее, чем привлечь мужчину, который ничего не понимал в этих хитросплетениях.
Правдивы ли образуемые другим качества или лишь искажены кривым зеркалом воспринимающего объекта? И правдиво ли разочарование, или и то и другое – лишь иллюзия? Здесь нет правых и виноватых. Амбивалентность требует больших затрат, чем упёртость – раз и навсегда установленное мнение не может надолго стать преобладающим.
17
Порой хотелось увидеть в Варе живого страдающего человека, а не закалившуюся безгрешную статую. Во всём она была так хороша и умела, так внимательно слушала, что Миру иногда подташнивало – и она попалась на восхищение идеалом вместо исследования девиаций.
И вместе с тем Мира словно смотрелась в зеркало и видела в Варваре свою собственную черствость в вердиктах и быстроту на расправу. И ей становилось неприятно от этого портрета. Хотелось сохранить уходящую мягкость, уступчивость даже. Но выжить с таким романтичным набором и развивающимся шлейфом крашенных под стандарт волос не представлялось возможным.
Мира с отвращением взирала сама на себя. Колючая, до омерзения рациональная… И она когда-то была воздушной девочкой, читающей английских романисток и проживающей в огромном доме с вишнями под окном. Сидела бы там весь чёртов май и оценивала бы степень возрождения земли к новому плодоносию, а не это всё…
– Мы пойдём в лес завтра? – спросила размягчённая обычной отзывчивостью Вари Мира, стряхнув с себя эти измышления.
– Не могу, – прямолинейно отозвалась та. – У подруги день рождения, она что-нибудь придумает.
Мира не изменилась в лице, но оно постепенно стало более усталым, как показалось Варе.
– Ты не выспалась? – участливо спросила она.
– Всё отлично, – Мира наскоро улыбнулась, лишь бы избежать расспросов, и скрылась в прохладе холла.
Без неё могли обойтись… это унижало, но и не позволяло прочувствовать свою власть.
Мира опасалась идти против Вари. Её так любили прочие, абсолютно не интересные, что существовал ощутимый риск остаться одной, в то время как Варя будет купаться во внимании почитателей. И приветливость её несколько наигранна, как виделось Мире, полностью затянутой в свои внутренние брожения и помешанной на собственных реакциях, исследуя их с наблюдательностью Павлова. Она постоянно опасалась людей, даже тех, кто проявлял к ней только дружелюбие.
Развитые девушки патологически эгоистичны. Прошедшие в детстве суровую мысль, что никто о них не позаботится, кроме их самих, они потеряли часть чего-то хрупкого и прекрасного в себе, но приобрели плоть. Они наскучили Мире, будучи слишком на неё похожими, но только они и вызывали отклик вкупе с раздражением, отторжением и скрытым восхищением.
В голове Миры вертелись тысячи причин, почему Варя не несётся к ней по первому зову. И главным набатом стучало, что Варя дрянь, стерва, изменщица за этой обманчивой улыбкой тотальной сопричастности. Ведь именно так и рассуждали творцы, поливая желчью вчерашних муз:
Пусть целует она другого,
Молодая красивая дрянь.
Миру разбивал отход от чувства, что они с Варей заодно, заботятся друг о друге и будут друг для друга опорой, что бы ни произошло. Мира уже раз поверила в это с Тимом. Ей не хотелось черстветь и становиться циничной только оттого, что ничего не вышло из-за её собственной несговорчивости. Она отстранялась, а Варе казалось, что Мира намеренно отстраняется от нее.
У Мирославы двоилось в голове – сама она казалась себе то безудержно правой, то последней мерзавкой, очерняющей ни в чём не повинную Варвару. А повинна она, наверное, лишь в том, что не позволила сесть себе на шею, что при кажущейся мягкости чётко гнула свою линию. Парадокс – Мирославу восхищали только женщины, сочетающие в себе наиболее привлекательные качества боготворимой ею бабушки – ясную голову, стойкость и способность к восприятию поэтики, но при близком соприкосновении они оказывались тотально стальными, то есть слишком похожими на саму Миру. Порой образы даже сливались в один. Но бабушка заливала её своей любовью, как никто. А её безликие двойники лишь одаривали собственным эгоизмом и становящимся всё очевиднее признанием, что никто никому не нужен.
18
…и