– Государь… – я резко обернулся и встретился с удивленным взглядом Бидлоо. Он смотрел на мою правую руку и морщил лоб. Я опустил взгляд и спрятал руку за спину, потому что, совершенно не думая, выхватил кинжал, висящий как всегда на поясе, готовый отразить возможную атаку. Так и до психушки недалеко. Я криво улыбнулся.
– Да, Николай Ламбертович, ты мне что-то хочешь сказать?
– Яд попало в кровоток немного, Андрей Иванович скоро поправится. Да и помош он получил воврем. Но от кровопускания категорически отказался…
– И правильно сделал. Он и так ссать будет кровью пару дней, – мрачно предсказал я, засовывая кинжал в ножны. Отравления мышьяком делятся на два вида: смертельные и тяжелые, других в отсутствии известных мне методов выведения этой дряни из организма не существует, так что для Ушакова все только начитается и всех нас ждет очень веселая неделя, потому что я ни хрена не химик и не смогу набодяжить унитиол, чтобы хоть немного помочь его организму в этой очень нелегкой борьбе. – Я благодарю тебя, Николай Ламбертович, за службу. Значит, большего для Андрея Ивановича мы пока сделать не сможем?
– Нет, – Бидлоо покачал головой. – Остался толко один лекар – время. Я хочу осмотреть тебя, государ. Ты слишком тесно помогал ему, мог и сам получить мышьяк на руки.
Сначала я хотел отказаться, но, бросив невольный взгляд на лужу, которую еще не убрали с пола, ответил согласием. Осмотр занял совсем немного времени. Посмотрев напоследок мою мочу и понюхав ее, что вызвало во мне сильнейший рвотный позыв, и, судя по выражению лица Репнина у него тоже, Бидлоо сообщил, что я все еще здоров, как молодой бык, и удалился, прихватив с собой свой чемоданчик.
Я некоторое время после его ухода смотрел на Репнина, затем моргнул.
– Что там преображенцы, не бузят?
– Бузят, – Репнин скривился. – Но их не в кандалах отправляют в Сибирь, поэтому те же семеновцы их пристыдили, что, мол, служба у гвардии там, куда ее пошлют, а преображенцы совсем совесть потеряли, вместе со стыдом и, похоже, честью.
– И что, подействовало?
– Как ни странно, но да. Все-таки они славные вои. Многие еще в Северную войну себя славой покрыли, и еще помнят, кому присягали на кресте. Так что побузили и успокоились.
– Дай-то бог, – я покачал головой. Самое главное, чтобы их до места распределения хватило. А там им джугары скучать не дадут. Забудут про свои выкрутасы, когда за жизнь воевать придется, да еще и с таким неудобным противником, как степняки. – За исполнение указа последнего головой отвечаешь, а я пойду Андрея Ивановича навещу. Коль он в сознании, поговорить нам не помешает.
Глава 13
– Итак, в качестве приданого царевна Елизавета получает триста тысяч золотых рублей, а также драгоценности, меха и различную утварь, кою царевна сама решит взять с собой, еще на двести тысяч рублей, – я прочитал вслух один из последних пунктов договора о браке между Елизаветой и Людовиком, герцогом Орлеанским. Именно это приданое когда-то приготовил ее отец, и оно лежало невостребованным, ждало своего часа. – Все верно, господин посол? – повернувшись к Шетарди, я внимательно посмотрел на француза. Тот кивнул, и я поставил размашистую подпись под договором, который перед этим историческим моментом был прочитан всеми, кто хоть маленько разбирался в подобных нюансах. К сожалению, специалистов в международном праве пока не было даже в теории, да и само определение международного права звучало как довольно изысканное ругательство, вот и приходилось как-то изворачиваться, чтобы не оставлять никаких недомолвок и двойного трактования подобных документов.
Прошла уже неделя с того дня, когда неизвестные злоумышленники пытались отравить Ушакова. Всю эту неделю я ломал голову, пытаясь понять, кому и зачем все это нужно, но следователь из меня не слишком удачный получился, поэтому единственное, что я смог сделать – это изучить вдоль и поперек папку, в которой на тот момент, когда Андрей Иванович пришел ко мне, практически ничего не оказалось. К счастью, я очень хорошо обучаем, поэтому понял быстро, что от моего вмешательства в расследование, которое, как мне было известно, уже проводили и сам Ушаков, правда из своей постели, выполняя руководящую функцию, и Радищев, которого я назначил в срочном порядке полицейским генералом и велел, кроме непосредственно расследования покушения на начальника Тайной канцелярии, заняться уже организацией полицейской службы, в том числе и отделами, которые смогут заниматься непосредственно розыском. На примере нового полицейского управления я также проводил небольшую реконструкцию массивных названий, присущих этой эпохе. Меня просто бесило, когда я слышал про коллегии и все, что этим коллегиям соответствовало.
Афанасий Прокофьевич в общем-то уже раздумывал над вопросом организации так внезапно на него свалившегося еще даже не разработанного до конца ведомства, прикидывая и так, и этак, что необходимо сделать в первую очередь. Моя идея с дворниками ему, кстати, понравилась, и дюжие мужики весьма скоро начали осваивать это непривычное для всех ремесло.
Шетарди, как уполномоченный посол, поставил свою подпись и раскланялся, забирая свой экземпляр и направляясь к выходу из кабинета. Он был явно не в духе, потому что я все еще колебался по поводу собственной женитьбы, не давая вразумительного ответа и даже не выдвигая пока никаких условий.
– Могу я узнать у вашего императорского величества, кто будет сопровождать невесту к ее жаждущему встречи жениху? – спросил он меня в то время, как два гвардейца распахнули перед ним двери. После происшествия с Ушаковым Михайлов усилил охрану, и я не мог его в этом упрекать.
– Граф Румянцев Александр Иванович и граф Шереметев Петр Борисович, со свитой, разумеется, – любезно ответил я на вопрос Шетарди, прежде чем дверь за ним закрылась.
По французу было видно, прямо большими буквами на лбу высечено, что он явно не рассчитывал на то, что царь этих северных варваров еще и размышлять будет, а не ухватится за такую потрясающую возможность породниться с Бурбонами сразу же, особо не вникая в детали. Да еще и этот мой указ, насчет нюхачей во дворцах.
Сначала все приняли указ как своеобразную и довольно пикантную шутку, но это происходило ровно до тех пор, пока Волконскому и, несмотря на приближенность ко мне, Петьке Шереметеву в самом натуральном смысле всыпали плетей. Не десять, конечно, десятью при особой сноровке можно и кожу всю содрать, но плетей они получили. Было не столько больно, сколько унизительно, зато сработало – теперь наша аристократия, а за ней и купцы, которые тоже время от времени на ассамблеях различных появлялись, начали мыться ну очень даже часто. Ну а как тут не вымоешься, если при каждом вечере обязательно появлялись гвардейцы и с невозмутимым видом объявляли, что, возможно, именно тут в этот вечер появится государь, что им их головы дороги и они даже близко не Шереметевы, которые дружки государевы, и вполне могут за ослушание этих самых голов лишиться.
Поэтому, на что злился Шетарди – это еще вопрос: то ли действительно из-за моей нерешительности, то ли из-за того, что сам однажды едва на конюшне не оказался. Трубецкой вовремя заприметил, кого его орлы схватили, и едва сумел отбить, правда, сделал серьезное предупреждение насчет того, что в другой раз его может близко не оказаться.
Хорошо хоть с цинцами наконец-то было покончено, точнее, договор с ними заключен и Тоси убрался восвояси, пока дорога еще проходимая. Параллельно с посольством, весьма довольным собой и своей миссией, в ту же сторону выдвинулись калмыки и проштрафившиеся преображенцы. Я планировал также усилить сибирские войска и теперь дожидался вызванных генералов, проклиная про себя так неторопливо текущее в этом промежутке истории время.
Указ же мой, написанный сгоряча, не обдуманный, но, как оказалось,