— Получается…
— А то и получается, — она развела руками. — Ты не смотри, не смотри злыднем-то, а смекай. Семь дочерей у тебя и осьмнадцать лет впереди. За Марфу беспокоиться ни к чему. Она в следующем годе уж будет женой князя Всеволода. Лукерья тоже в девках не засидится. А вот остальные…
— Клич по землям брошу! — воскликнул Горон. — Как не оскудеет земля русская богатырями, так и богатырки на ней имеются.
Ягафья только руками всплеснула.
— За твоей дочерью явится окаянный, здесь другие девки не помогут, — и принялась загибать пальцы, подсчитывая. — Василисе четыре годика уж, учить ее поздновато, хоть и можно. О старших и не говорю. А вот последнюю, Златушку…
— Почему Златушку? — удивился царь.
— А ты глаз ее не видал, что ли?
Горон промолчал. Он младшую дочь и не видел толком, да и, сказать по правде, видеть не хотел. Хоть и понимал, что не из-за младенчика жены лишился, а разочарование больно сильное испытывал. И от того, что снова дочь народилась, а не сын — особливо.
— Истое золото, нечеловечьи глаза-то, — заверила Ягафья. — Оно важно, когда Навь в человеческом ребенке сильна. Это значит, не одному лишь миру людскому дите принадлежит. Все прочие дочери твои — люди как люди и иной судьбы для себя не желают. А вот иные, навьи дети, наоборот, жить как все не хотят.
— Да что ты меня уговариваешь? — снова начал гневаться Горон. — Дело говори.
— Ты Златушку не обижай, царь-батюшка, мамкам-нянькам не давай портить, а как на ножки встанет крепенько, отдай ее сначала мне в лесную избушку, а потом… да хоть воеводе своему в обучение. Пусть он спуску не дает, всей науке своей ратной учит. А там… и иная сторона подтянется. Чаща-то рядом, царство Подсолнечное и того ближе: оно всегда за порогом, за околицей, за речкой и лесом. Выучится Злата, вырастет и сумеет дать отпор Кощею-проклятому будь он повелителем Нави аль просто колдуном могучим.
— Навь против Нави выступит? — усомнился Горон.
— Так и люди на людей войной идут, — улыбнулась Ягафья наполовину беззубым ртом. — Здесь нет ничего особенного. Тем, кто за границей чащи заповедной сидит, не всем по нраву неспособность ее покинуть.
— То есть?..
Царю в детстве рассказывали сказки всякие. Многие из них он помнил до сих пор. О том, как хозяйничала нечисть близ дорог, а то и в села иной раз заходила. Поговаривали, бродили злыдни повсюду после старой войны. Навь с Явью ратилась, а там, где битвы, все перемешивается. И люди в царство Подсолнечное, словно на двор к себе ходили. И нечисть с людьми жила через печку. Домовые вот так и остались при людях, банники с овинными — тоже. Даже кикиморы нет-нет, а приходили, жили с домовыми как жены с мужьями и людям не пакостили. Лешим с водяными и болотниками тоже в Яви жилось вольготно. Русалки — так и вовсе люди измененные. А бывало выходили из топей такие чуда-юда, что обрусевшая нечисть спасалась бегством и помощи у богатырей просила. Так и сгинули бы в конце концов и явяне, и навяне, перемешались промеж собой, да Правь вмешалась. Калики говорили, выступили Родовичи на стороне людей, да только Горон в том сомневался. Скорее, никого старшие боги не поддерживали, а младшие тем паче: растащили по углам, всыпали всем, до кого руки дотянулись, да велели не озорничать сверх меры. Вот и весь сказ.
Навские ходоки долго потом еще озорничали, да и люди — никак не меньше. У первых богатств всяких, каменьев самоцветных да злата-серебра целые горы имелись. Кто ж такое стерпит и не пойдет добывать? А перестали, когда вырос белокаменный замок на острове посреди озера зачарованного. Кощей нечисть к порядку призвал, строго-настрого запретил границу переступать. Однако ж и людям наказал не являться в его владения, а если уж кто явится, пусть пеняет на себя.
— Выходит, не просто так нечисть всякая к замку тянется? — Горон и не заметил, как сказал вслух.
— Правду смекаешь, царь-батюшка, — согласилась Ягафья. — Нечисть границу перейти не смеет. Кощей как сам себя в замке запер, так и границы свои держит на тридцати трех замках. Но только ты не думай, царь-батюшка, будто он людской род от нави хранит. Вовсе нет! Он армию собирает, к повиновению приучает. Наступит час, снова развяжет войну и, боюсь, никому покоя уже не будет! И никогда. Живых рабов погонит через реку Смородину да по Калинову мосту.
— А Правь как же?
— Они тогда едва со злодеем совладали. Сейчас же… — Ягафья покачала головой. — Сдюжат ли? Они ведь не молодеют, царь-батюшка. Да и Явь нынче уж не та стоит. Не Святогор нынче Родину защищает. Богатырем раньше всякого второго прозвать можно было, а нынче? Нынче ратники только за пиршественным столом бахвалятся да соревнуются, кто скорее бочку зелена-вина опустошит. Скажешь, не так сказываю?
— Да так. Так, старая. Только ты о другом поведай: кому-то из ваших не надо прихода кощеева? — задумчиво проговорил Горон.
— Конечно, царь-батюшка. Я вот в избушке своей посередь леса живу — горя не знаю. Лесовики, домовые, водяные с русалками свои владения и свой покон имеют. Ни к чему нам война, не хотим ее, тьфу на нее трижды и на зачинщика распроклятого! — Ягафья сплюнула сначала через правое, а затем через левое плечо. — Не сомлевайся даже, будут у Златушки лучшие наставники, обучат как победить и чисть, и нечисть.
Злата тогда проснулась в лесной избушке у бабушки Ягафьи. Ох и ругалась та. Говорила, что, если бы леший весточку ей не прислал, Злата так и осталась бы лежать на поляне, ни в век не пробудилась бы. Конечно, Злата принялась спорить: проснулась бы, еще как! Осень наступила бы, травы завяли…
— Упырицей! — припечатала Ягафья. А потом присмотрелась, губами пошептала, головой покачала. Бросила: — Знаешь, значит? Может, и к добру, а не к худу.
Глава 3
Ночь настала. Уснули животные в хлевах да стойлах, задремали птицы на ветвях да насестах, улеглись спать люди. Аж до спальни Златы доносился дружный храп мамок-нянек, прикорнувших кто в горнице поблизости, а кто и у дверей, ведущих в покои царевен. Путята часто посмеивался, что даже у его дружинников рулады сонные не столь