Яромира чувствовала, что щеки пылали.
— Трудолюбива, как пчела, что приносит мед в улей, — соловьем разливался Олаф. — Скромная и величавая, как северная звезда, что ведет драккар, станет Яромира для мужа светом на его пути. Жемчужина рода. Гордость отца и матери. Та, кто делила с Харальдом радости и тяготы морского пути. Сила ее духа равна мужеству самого конунга…
Когда кормщик выдохся, князь Ярослав негромко рассмеялся.
— Не ведаю я, господин Олаф, как расстанусь с дочкой после того, как ты ее так расхвалил… как смогу отпустить жемчужину Ладоги и нашу с княгиней Звениславой гордость.
Отец подтрунивал, и Яромира это понимала. А вот Харальд вскинул на князя чуть сощуренный взгляд, и на скулах у него натянулись жилы. Но он смирил себя и проглотил все, что хотел бы сказать. Жениху полагалось помалкивать во время сватовства.
— А каково будет моему господину прожить всю жизнь без света твоей дочери, конунг Ярислейв? — кормщик озабоченно покачал головой.
Яромира едва сдержалась, чтобы не выдать своего смущения, стрельнула взглядом по сторонам. Матушка, стоявшая чуть в стороне, улыбалась, не пытаясь скрыть веселья. Дружинники за спиной отца, широкоплечие и бородатые, посмеивались в густые усы, да и сам князь, казалось, был развеселен этими словами.
— Твой господин плохо берег мою дочь, — но как только Ярослав заговорил, его голос переменился разом. — Не от нее самой, но я проведал, что княжну едва не погубили на его драккаре, — продолжил князь, медленно вглядываясь в лицо кормщика. — И не единожды пытались убить.
Встревоженная, всполошившаяся Яромира бросила на отца умоляющий взгляд. Она ведь ни словом никому не обмолвилась о том, что было…
В горнице стало тише. Веселье угасло, как гаснет задутая хлестким порывом ветра лучина.
Олаф, почувствовав перемену в настроении князя, почтительно склонил голову, но его взгляд не дрогнул.
— Никто из нас не оправдает тех, кто осмелился поднять руку на княжну, — сказал он, тщательно подбирая слова. — Но никого из них больше нет в живых. Все они были наказаны моим господином — так или иначе.
— Красиво говоришь, — протянул Ярослав, не смягчая своего тона. — Но красота слов не защитила ее от опасности. Что скажет твой господин? Как он объяснит, что едва не утратил ту, кого хочет назвать своей женой?
Кормщик намеревался заговорить, но был остановлен рукой ступившего вперед Харальда. Конунг посмотрел на Ярослава и скрежетнул зубами. Но взгляд побледневшей, взволнованной Яромиры удерживал его на самом краю и помогал обуздать злость и гнев, что огненной рекой разливались по груди.
— Кто из нас не ошибался, конунг Ярислейв, — сказал Харальд негромко. — Кого из нас не предавали те, кому мы верили?..
Яромире хотелось зажмуриться, но она не отводила взгляда от жениха и отца.
Князь скривил губы в жесткой усмешке. И в чем был не прав северный конунг? Кто из них первым упустил Мирошку? Кто позволил умыкнуть дочь у себя под носом, из родного терема?..
Он подавил вздох, потому что не престало князьям вздыхать на глазах у толпы, и едва заметно кивнул.
— Добро, — сказал Ярослав, и у его дочери по груди растеклась горячая волна облегчения. — Добро, я отдам за тебя Яромиру Ярославну.
Все, что случилось дальше, княжна припоминала смутно.
Кажется, отец подвел ее к жениху — теперь она могла так называть его взаправду! — и Олаф скрепил их руки вышитым рушником и кожаным ремнем, отдав дань уважения ладожским и северным традициям. Потом Харальд крепко поцеловал ее в уста, и ей пришлось вцепиться в его широкие плечи, чтобы не упасть. Потом настал черед одаривать подарками, и люди из дружины конунга принесли с драккаров доверху набитые сундуки, а Яромира вручила жениху высокую стопку рубах, которые она вышивала ему все долгое время, пока ждала.
Харальд, приняв стопку, одарил княжну непонятным, странным взглядом; в глубине его глаз что-то блеснуло. Его губы едва заметно шевелились, пока он считал рубахи: одна, другая, третья…
Они стояли чуть в стороне от людей, близко друг к другу, и щеки Яромиры покраснели под пристальным взором конунга.
— Elskuleg mín. Hjarta mitt, — шепнул Харальд ласково, и княжна посмотрела на него с любопытством.
— Что это значит? — она узнала язык, но не узнала слова.
Никогда прежде их не слышала.
Губы конунга тронула улыбка. Немудрено, что Ярлфрид не поняла. Он и сам по пальцам одной руки мог пересчитать все разы, когда слышал их из уст соплеменников. Еще реже произносил сам.
— Это значит: любимая моя. Сердце мое, — тихо сказал он, его голос окутал ее, как теплый плащ
Яромира замерла, чувствуя, как кровь горячими волнами приливает к лицу. Слова, такие простые, но такие глубокие, звучали в ее голове, заставляя сердце колотиться быстрее.
— Любимая моя… — повторила она почти шепотом, проверяя, как они звучат в ее собственных устах.
Харальд наблюдал за ней, и его взгляд был мягче, чем когда-либо прежде.
— Ну так что, дроттнинг? — заговорил он с лукавством, которого в себе отродясь не знал. — Приказывать сносить с кораблей пиво для свадебного пира?
Яромира подняла на него взгляд, который разжег в его груди настоящий пожар.
— Приказывай, конунг, — она чуть склонила голову, и уголки ее губ дрогнули, будто она едва сдерживала улыбку.
Харальд помыслил, что хорошо, что говорили они не на палубе драккара. Взгляд невесты выбил у него землю из-под ног, и, стой они на шатком корабле, непременно поскользнулся бы — впервые в жизни.
Ее голос разлился в его крови, как мед, смешанный с пламенем. Он мог поклясться, что весь его мир сузился до этой женщины, до этой мгновения.
Конунг огляделся. На подворье было людно, и на них особо никто не смотрел. Шагнув вперед, он поднял Ярлфрид на руки — и ее ладони привычно накрыли его плечи — и поцеловал ее.
* * *
Свадебный пир накрыли уже через три дня. Дольше ждать не хотел никто из них.
Эпилог
Драккар разрезал огромные волны северного моря. Теплый ветер приносил запах соли и водорослей. Яромира рассеянно огладила ладонью деревянный борт и вздохнула.
Уже к вечеру она окажется в месте, которое называла своим домом почти девятнадцать зим. Она окажется в ладожском тереме, только там все будет