Харальд мыслил, что мужа уговорила мать Ярлфрид, женщина с очень красивым и звонким именем.
Чуть раньше, когда он увидел дроттнинг, вошедшую в просторную гридницу вместе с другими женщинами, то забыл, как дышать. Он знал Ярлфрид всякой, но никогда прежде не встречал ее как дочь конунга. Ее красота слепила даже при тусклом свете в гриднице, даже без лучей солнца. Когда дроттнинг проплыла мимо него белой лебедью, чтобы сесть за стол на женской половине, он поднялся на ноги и мягко остановил ее, придержав за руку. А потом едва заметным кивком указал на место на скамье рядом с собой. Ярлфрид вспыхнула: радостно и ничуть не смущенно, и Харальд довольно улыбнулся.
Он не собирался ничего никому доказывать. Он уже доказал все, что хотел. Девять долгих месяцев он сражался на Севере. Нынче же он хотел побыть женихом, истосковавшимся по невесте.
Ярлфрид села рядом с ним, звеня длинными нитками диковинных украшений, которые спускались от самых висков и ниспадали на плечи. Ее чело украшал венец, расшитый жемчугом, а в косу были вплетены разноцветные ленты.
В гриднице было шумно и людно, но Харальд не слышал и не видел никого, кроме нее. Он даже не спросил сперва, в честь кого собрали такой огромный пир: уж всяко не ради него, ведь объявился он в Альдейгьюборге нежданно-негаданно.
— Батюшкин воевода, наместник в Новом Граде берет себе жену, — шепнула ему княжна, когда вокруг них особенно зашумели, и в гридницу вошли молодые. — И Чеслава… воительница, которая учила меня драться… тоже идет замуж.
Харальд усмехнулся и сказал с ленцой, подтрунивая над невестой.
— Богатой выдастся у твоего отца седмица на свадьбы.
— Седмица? — Яромира лукаво вскинула брови и слегка повела подбородком, отчего конунг тяжело сглотнул, начисто позабыв все, что хотел сказать. — Мыслишь, управишься в седмицу? Я долго ждала. Теперь твой черед.
Взгляд дроттнинг блеснул, и Харальд залюбовался. Даже кивнул, словно соглашался с ней, а сам представил, как умыкнет ее попозже с пира да зацелует до сорванного дыхания. Тогда-то и спросит вновь, хочет ли его невестушка ждать?
Но сделать, как задумал, у конунга не вышло.
Когда к середине пира гости изрядно захмелели, он сжал ладонь Ярлфрид и потянул за собой из-за стола. Но на крыльце перед ним вырос старший княжич, который пытался казаться серьезным и собранным, но в уголках губ у него мелькала улыбка.
— Благодарю тебя, конунг, — Крутояр задрал голову, чтобы смотреть ему в лицо. — Что проводил мою сестру, но дальше уж я сам.
Яромира за спиной Харальда прыснула в ладонь и сжала губы, борясь со смехом.
Конунг, не ожидавший подобной прыти, самую малость оторопел. Он посмотрел на княжича, принарядившегося к торжеству, и усмехнулся.
— Твоя сестра — моя невеста. Я доведу ее до горницы.
— Ты к ней пока не сватался, чтобы невестой величать, — княжич упрямо подался вперед. — Идем, Яромира!
Вестимо, Харальд мог ей помешать. Княжича, который ростом пока был ему по грудь, он бы запросто отодвинул со своего пути. Да и Яромира могла бы остаться за широкой спиной конунга. Но, вновь усмехнувшись, он покорно ступил в сторону, и княжна скользнула мимо него, ласково огладив по руке.
— Приходи по утру на берег, сын конунга, — проводив невесту взглядом, Харальд посмотрел на довольного Крутояра. — Скрестим мечи. Погляжу, как бы ты ее от меня защищал.
Княжич с достоинством выпрямился и приложил к сердцу раскрытую ладонь, чуть склонив голову. Предложение Харальда было для него великой честью, но по спине прокатывался неприятный холодок, стоило представить, как завтра конунг изваляет его в песке…
На другой день к полудню Яромира извертелась на лавке, и даже княгиня Звенислава пожурила ее, что та вскоре протрет поневу, коли не успокоится. Но как бы она могла успокоиться! Крутояр, как ушел рано утром к драккарам, так до сих пор не вернулся. Потом она заметила, как из терема ускользнул нарядный кормщик Олаф. Затем на подворье показался Вигг, присланный Харальдом к ее отцу…
И неспроста же они накануне говорили о сватовстве, и Харальд сказал, что на седмице станут в тереме праздновать еще одну свадьбу!
И когда в небольшое оконце Яромира углядела вдали целую толпу, неторопливо шествовавшую к ладожскому терему, княгиня Звенислава насилу удержала ее в горнице.
— Пусть потомится! — строго отрезала она и взяла дочь за руку. — Идем, я вплету тебе в косу ленты, и приладим очелье, которое отец привез из Царьграда.
И потому, когда за Яромирой прибежали служанки, в просторную горницу, где Ярослав принимал сватов, она вплыла лебедушкой, сияя украшениями и взглядом.
В свите конунга княжна увидела довольного, распушившегося от гордости Крутояра. И едва подавила неуместную улыбку, потому как невесте полагалось смотреть в пол и тоскливо вздыхать.
Но как тут тоскливо вздыхать, когда у нее сердце взметнулось в груди, стоило увидеть принарядившегося, статного Харальда? Для сватовства тот надел темно-синюю тунику из тонкой шерстки с мудреной вышивкой на вороте и подоле, которую подпоясал новым воинском поясом в несколько пальцев толщиной, приладив к нему меч в ножнах и кинжал. Поверх туники лежала длинная, подбитая мехом накидка, застегнутая на плечах крупными фибулами из серебра.
Вспомнив, что она дочь князя, а не девчонка без роду без племени, Яромира отвела от Харальда взгляд и подошла к отцу, окруженному несколькими дружинниками и боярами. Кажется, сватовство застало Ярослава посреди привычных, ежедневных занятий.
От вошедших в терем гостей вперед шагнул кормщик Олаф. Старик выглядел довольным, и Яромира мысленно подивилась. Она и не думала, что тот однажды примет ее как невесту своего господина…
— Конунг Ярислейв из Альдейгьюборге! Я прибыл от имени моего господина — Харальда Сурового, конунга Северных земель, чтобы предложить союз между двумя славными родами и просить отдать за моего господина твою дочь — прекрасную Ярлфрид.
Речь кормщика Олафа журчала и журчала, и Яромира продолжала дивиться. Никогда бы прежде она не подумала, что старик был так красноречив!
Он уже сравнил ее и с белой лебедушкой, и с лунным светом, и с весенним ветерком, и с рассветными лучами, и с чистым родником, и с теплым золотом спелых колосьев…
И проговорил все это Олаф на ее родном языке! Намеренно ведь учил, чтобы задобрить князя. Вон, как разулыбался отец,