Босиком, на день и ночь позади Ки. Серые всегда шли, казалось, легко, но Вандиен не раз пытался сравняться с ними в скорости. Даже их самый неторопливый шаг поглощал дорогу. Он вздохнул и перешел на рысь. Дорога была гладкой и холодной под его босыми ногами. Он положил одну руку на бурдюк с водой, который висел на ремне у его бедра. Он никогда ни к чему не был так плохо подготовлен. Но ночной воздух был прохладен и чист, обдувая его лицо; изогнутые деревья, украшенные гирляндами бледных цветов, манили его вперед. Непрошеная улыбка появилась на его лице. Это была прекрасная ночь для пробежки.
Когда его глаза привыкли к темноте, он смог различить следы проезда Ки. Тяжелые колеса оставили длинные борозды в языках мха, которые тянулись тут и там поперек дороги. Вандиен упрямо бежал вперед, устремив взгляд так далеко вперед по дороге, как только мог. Его тело действовало плавно и независимо от головы. Его разум пережевывал ту скудную информацию, которой он располагал, позволяя ночным пейзажам проноситься мимо него незамеченными. Чесс указал на то, что все это подстроила Заклинательница Ветров. Но зачем? Они заманили Ки через эти Врата, но, насколько он мог судить, с ней ничего плохого не случилось. У Заклинательниц Ветров не было причин любить Ки, но по крайней мере у одной, Рибеке, были причины обращаться с ней вежливо. Что касается самой Ки, то она никогда не говорила о Заклинательницах Ветра иначе, как с недоверием. Ее неприязнь к ним была основана на старой ненависти ее отца, который винил их в безвременной кончине матери Ки. Ки унаследовала эту теорию, не подкрепленную никакими фактами. И все же было время, когда Рибеке стала бы жертвой волшебника Дреша, если бы не вмешалась Ки. Если смотреть абстрактно, все это представляло собой интереснейшую путаницу. Когда ты бежишь рысью по черной дороге с последствиями похмелья, отдающимися в черепе, это определенно выбивает из колеи. Но не думать об этом было также невозможно, как не трогать шатающийся зуб.
У него начали тупо болеть ноги, и он некоторое время бежал по мху у дороги, когда в поле зрения показался мост. Он снизил скорость до шага, но мост требовал большего. Он остановился и уделил ему все свое внимание. Его не с чем было сравнить, скорее на первый взгляд он был похож на чудо природы. Подобно горе из его детства, которая навсегда останется Горой, или его первому смутно вспоминаемому проблеску моря, этот мост останется с ним до конца его дней. Это была чистая сущность Моста, совершенная форма, к которой стремились все подобные сооружения, но никогда не достигали - до этого. Он мог бы провести ночь, глядя на него, неделю, касаясь его изящных изгибов, и все равно не впитал бы всю красоту его роскошной арки. Если бы только у него было время.
Но его не было. Его босые ноги пульсировали, рубашка прилипла к телу, а брюки натирали. Откупорив бурдюк с водой, он поднял его, чтобы сделать небольшой глоток. Он позволил жидкости смочить рот и медленно потечь в горло. Еще один маленький глоток, и он с сожалением убрал его. Как бы ему ни хотелось глотнуть ещё воды, он не мог бежать с булькающиим желудком и не знал, как надолго ему хватит воды. Он с тоской посмотрел на ручей, который журчал и струился под изящным мостом. Прохладная свежесть изменила воздух. Он потер липкую шею и всмотрелся в ночь, которая не давала ни малейшего представления о течении времени. Фургон теперь был далеко впереди него. Он не нашел ни следов остывшего костра, ни каких-либо знаков в манере Ромни, оставленных на дороге. Если Ки не остановливалась здесь, то он вряд ли мог себе это позволить. Но пульсирующие ноги решили за него. Джейс сказала ему не пить воду; она ничего не говорила о купании в ней. Он тяжело зашагал к воде, на ходу стягивая рубашку через голову.
Восхитительный холодок расслабил его ноги, превратив их горячую пульсацию в неприятное воспоминание. Он растянулся во весь рост на мелководье, позволяя воде омывать его. Он и не подозревал, как сильно у него болит все, пока не почувствовал, как скользящие пальцы воды успокаивают его. Откинув голову назад, он позволил воде пропитать его темные кудри. Когда он резко тряхнул головой, то с удивлением обнаружил, что головная боль полностью прошла. Вода серебряными брызгами осыпалась с его волос. Когда он медленно поднялся из воды, они отливали серебром. Ночной воздух окутал его, как шелковая мантия, когда он лениво ступил на прибрежный мох и мягкую траву. Он медленно потер руками лицо и заросший щетиной подбородок.
Внезапно он опустил руки и уставился на них. Кожа на пальцах и ладонях покрылась белыми морщинами. Он действительно так долго мокнул? Осмотр его ступней показал, что даже их мозолистая поверхность превратилась в нежные морщинки. Он откинулся на мох, чувствуя себя глупо и испытывая облегчение. Глупо было пролежать так долго, но он испытывал облегчение оттого, что не мог возобновить свой бег прямо сейчас, потому что его пятки потрескались бы и он начал бы хромать. Кроме того, ему нужен был отдых. Неизвестно, как далеко он отошел от города. Позади него не было видно огней, а сияние горизонта было таким же далеким, как и всегда. Ки, вероятно, все равно уже где-то разбила лагерь. Вряд ли она успела оторваться от него слишком далеко. Он перевернулся на живот, чтобы расслабиться, и замер.
Всего лишь простая вещь. Просто набор следов от фургона, который вели от дороги, а затем обратно на нее. Вандиен поспешно поднялся, чтобы схватить свою одежду. Он склонился над следами, щурясь на них в полумраке. Здесь Ки остановилась. Здесь были отметины от огромных копыт серых. Но трава и мелкие растения в них уже снова пробились вверх, за исключением тех, что были сломаны напрочь. Вандиен выпрямился и уставился на дорогу. Ки прошла через Врата, разыскивая его. Она остановилась здесь,