— Держи, — сказал он с доброжелательной улыбкой, с удовольствием отметив, как в глубине ее зрачков на миг вспыхнула искорка благодарности.
А когда Журавлев вынул из кармана липкий газетный сверток, пропахший душистым ароматом луговых цветов и летнего солнечного дня, развернул его и протянул на ладони желтый, янтарный кусочек наполненных медом сот, у девушки из глаз вдруг полились слезы, и она уткнулась мокрым лицом парню в грудь. Очевидно, память об отце-пчеловоде пробудила в ней жизненные силы. Чуть поколебавшись, Илья осторожно приобнял девушку за вздрагивающие от бурных рыданий худенькие плечи, стал ласково поглаживать своей горячей широкой ладонью их трогательный костлявый изгиб.
Глава 9
Когда старосту господина Эглитиса арестовали за сотрудничество с немцами и отправили отбывать срок в Советскую Россию в лагерь, находившийся в суровых и практически безлюдных местах где-то под городом Магаданом, его жена Илзе осталась в доме полноправной хозяйкой. Дом ей достался большой, в несколько комнат, с пианино, коврами, зеркалами, огромным радиоприемником, с теплым туалетом и ванной. Только радости от владения этим добром Илзе не испытывала, потому что каждый день с невероятным страхом в душе ждала, что за ней обязательно придут как за женой врага народа. Это постоянное мучение в ожидании карательных органов от новой власти кого угодно могло свести с ума, и тогда она от безнадежности ударилась во все тяжкие, чтобы не думать о том, что непременно произойдет.
Привыкшая жить при муже-старосте на широкую ногу, Илзе решила последние месяцы, а может, даже и дни, себе в удовольствии не отказывать — в местах вечной мерзлоты будет не до жиру, а быть бы самой живу — и приняла для совместного проживания давнего любовника Пеликсаса, который был известен в городе как Пеле Рваное ухо. Она была о нем немного наслышана: еще в юном возрасте при царе-батюшке он отбывал срок на каторге, украв из церковной лавки сто рублей, в 18 году примкнул к революционерам, чуточку покомиссарил, пока ему случайно не прострелили ухо, и вновь отбыл на новый срок в места не столь отдаленные. Вернулся, когда пришли немцы, но на службу к ним поступать не стал, а занялся прежним ремеслом, за годы заключения поднаторев в этом деле до того, что теперь занимался кражами по-крупному: обчищал склады, магазины, кассы и другие места, где можно поживиться. И Илзе Эглитис как-то сразу перестала нуждаться в деньгах и продуктах, во всем положившись на волю опытного уркагана Пеле.
Частенько к нему заглядывали его дружки — одноглазый Эзергайлис по прозвищу Циклоп, потерявший по молодости правый глаз в жестокой драке в кабаке, и Новицкис по прозвищу Коряга, имевший крупные широкопалые руки, похожие на две безобразные коряги, которыми он с легкостью вскрывал любые, даже самые надежные замки.
В такие дни Илзе приглашала свою подругу по несчастью Церибу Давалку, тридцативосьмилетнюю легкомысленную особу столь выдающихся форм, что ее аппетитных прелестей хватало на двоих. А ведь еще недавно в буржуазной Латвии она считалась уважаемой учительницей начальных классов.
И вот с такими сомнительными личностями Илзе Эглитис приходится сейчас иметь дело. Илзе была второй женой господина Эглитиса, его первую жену, еврейку госпожу Зиссель, угнали на работы в Германию, где она в скором времени и сгинула. Это была невзрачная на вид женщина лет пятидесяти с вислым пористым носом, со жгучими черными волнистыми волосами и такого же цвета, но почему-то неприятными злыми глазами. И даже ее муж, староста господин Эглитис, ничего поделать не смог, когда двое эсэсовцев уводили ее из дома, хоть и числился у него в друзьях сам господин начальник гестапо оберштурмфюрер Хофман, только плакал и виновато отводил глаза в сторону, вытирая платком мокрые глаза и нос.
Илзе же была ее полной противоположностью, отличалась вызывающей красотой и светлыми, как у арийки, волосами и голубыми глазами, к тому же миниатюрная, словно Дюймовочка из сказки датского писателя Ханса Кристиана Андерсена. Неудивительно, что она пользовалась покровительством господина Хофмана, который обращался к ней не иначе как фрау Илзе и все время норовил поцеловать ее руку. А какая была свадьба! В тот торжественный день они нарядные — муж в темном сюртуке, а она в белом подвенечном платье — восседали в зале во главе огромного, заставленного всевозможными яствами стола, — и это несмотря на то, что шла ожесточенная война между доблестной Германией и Советами, — в вычурных дубовых креслах, увитых живыми цветами, а за столом сидели приглашенные гости: бургомистр, начальник полиции, главный почтмейстер и, конечно, оберштурмфюрер Хофман, обмахиваясь от жары и выпитой водки надушенным дамским платком. Если об этом прознают Советы, ей точно несдобровать.
Занятая своими мыслями, Илзе услышала вкрадчивый условный стук в окно и от неожиданности вздрогнула. Они сидели с Пеле за круглым столом, и от нечего делать играли в карты на мелочь. Илзе проигрывала, потому что вдруг не вовремя вспомнила о былом житье-бытье, о холеных руках Хофмана и его слегка навыкате свинцового цвета глазах с поволокой, которыми он при встрече всякий раз раздевал ее догола. Противиться его маслянистому взгляду с каждым днем становилось все труднее и труднее, и однажды она не смогла устоять, отдалась ему прямо у него в кабинете. И, как оказалось, ни капельки не пожалела, потому что от его ласк Илзе за какие-то несколько минут успела не единожды высоко воспарить в небо и провалиться в сладостную пустоту.
Пеле же был скупой на ласки, но имел могучий организм и изматывал ее настолько сильно, что после соития с ним она долго и явственно чувствовала, что внутри нее находится посторонний предмет. Но такого блаженства, как с господином Хофманом, она, к своему сожалению, никогда с ним не испытывала.
— Наши, — оживился Пеликсас, смешал ее и свои карты в общую колоду и бросил их позади себя на крышку пианино. — Открой. Да сбегай, позови Давалку… Скажи, ухажеры прибыли… Требуют ее горячего тела.