Первым естественным побуждением Павла было установить лучший порядок в государственных делах, чем тот, который существовал при Екатерине II. Он развил кипучую деятельность. Впоследствии очевидец описывал начало царствования Павла так: «Царь сам за работой с ранней зари, с 6 часов утра. Генерал-прокурор, в доме которого жил кн. Н.В. Репнин и я, каждый день отправлялся с докладом во дворец в 5 1/2 ч. утра. Мир живет примером государя. В канцеляриях, в департаментах, в коллегиях, везде в столице свечи горели с пяти часов утра. С той же поры в вице-канцлерском доме, что было против Зимнего дворца, все люстры и комнаты пылали. Сенаторы с 8 ч. сидели за красным столом».
Перемены начались сразу и были весьма резко ощутимы. Павел принес на престол не столько обдуманные мысли, сколько накипевшие горькие чувства. Сознание того, что власть досталась слишком поздно, когда уже не успеешь уничтожить всего зла, наделанного предшествующим царствованием, заставляло Павла торопиться во всем, мешая основательно обдумывать предпринимаемые меры. Благодаря отношениям, в которые он был поставлен столько времени, его преобразования получили оппозиционный отпечаток, самые лучшие по замыслу предприятия испорчены были положенной на них печатью личной вражды. Начав борьбу с установившимися порядками, Павел стал преследовать людей; желая исправить неправильные отношения, он начал гнать идеи, на которых эти отношения были основаны. Прежде всего репрессии обрушились, конечно, на екатерининских фаворитов и приближенных. Платон Зубов в один миг рухнул и должен был еще благодарить судьбу за то, что отделался так дешево (Николай Зубов удержался, одним из первых сообщив Павлу о кончине Екатерины). Всю Россию облетели грозные слова самодержца, сулящие новые опалы:
— В России велик только тот, с кем я говорю, и только пока я с ним говорю!
С другой стороны, на лиц, заслуживших неудовольствие Екатерины II, посыпался золотой дождь. Вступление Павла на престол стоило России 100 тысяч крестьян с миллионом десятин казенной земли, розданной приверженцам и любимцам императора в частное владение. Одним росчерком пера, без всяких новых (а зачастую и старых) боевых заслуг в фельдмаршалы были разом произведены князья Репнин и Прозоровский, графы Чернышев, Каменский, Н. Салтыков, И. Салтыков, Эльмпт, Мусин-Пушкин и Гудович.
При вступлении на престол император дал торжественное обещание сохранять и поддерживать мирные отношения с другими государствами. Первое время это ему удавалось. Война с Персией — единственная позорно неудавшаяся в царствование Екатерины II — была прекращена, причем приказ о возвращении армии был разослан не только виновнику поражения, Валериану Зубову, 24-летнему неудавшемуся Александру Македонскому, но и каждому командиру полка, так как Павел опасался неповиновения со стороны брата временщика. Были также отменены не только военные приготовления против Франции, но и рекрутский набор на 1796 год. Вождям польского восстания была объявлена амнистия. Костюшко получил предложение вступить в русскую службу, от чего он отказался и уехал на родину; Потоцкому было пожаловано 1000 душ. Все амнистированные получили деньги на проезд.
Тем не менее, на армию было направлено самое пристальное внимание государя. Вновь, уже который раз за столетие, вводился прусский военный устав. Кое в чем Павел «перепруссачил» самого Фридриха. Всякий намек на инициативу изгонялся, ничто не оставлялось на свободное усмотрение даже высшего генералитета, строгому регламентированию подвергалась каждая мелочь армейского быта. Павел ввел во всей армии единую военную форму по прусскому образцу (ранее форма полка зависела от прихоти полковника): мундир с узкими панталонами, чулки со штиблетами и подвязками, лакированные башмаки, на затылке напудренной головы коса, увитая черной лентой. Большинство военных было очень недовольно этой формой, неудобной и некрасивой; солдаты жаловались на смазанные салом и обсыпанные мукой косы и букли, у которых нередко ночью крысы отгрызали кончики, но все подчинились воле императора, отвечавшего на жалобы: «Эта одежда и Богу угодна и вам хороша».
Причину этого маниакального стремления превратить русского солдата в прусский манекен раскрыл один из деятельнейших проводников прусской военной моды граф Аракчеев, писавший в 1814 году: «В наше время мы были убеждены, что чем ближе своим уставом подойдем к прусскому, чем ровнее шаг и чем правильнее плутоножная пальба, тем и надежды больше на победу». Убого, но, по крайней мере, искренне. Во имя этого убеждения седые военачальники с георгиевскими звездами учились маршировать, равняться, салютовать под командой гатчинских офицеров, никогда не бывавших в сражении; офицеры жили под постоянным страхом разжалования (арест почитался за ничто, на петербургской гауптвахте сидело по нескольку генералов одновременно), полки с плаца заворачивались в Сибирь. А чтобы побеждать, пришлось все-таки вернуться к старым уставам.
Некоторые положительные стороны военных реформ состояли в преодолении расхлябанности в войсках и приучении армии к твердой дисциплине. Павел приказал исключить из службы всех офицеров, которые не оказались в наличии на момент проверки (при Екатерине II из 400 тысяч солдат и офицеров 50 тысяч находились в отлучках — офицеры в своих поместьях, солдаты — у них на работах и т. д.). Возникла даже поговорка «выкинут из службы». Появился ранее не существовавший генеральный штаб во главе с Аракчеевым. Создание такого органа могло бы стать важным шагом на пути введения в армии единоначалия, однако этого не случилось. Хотя присутственное время штаб-офицеров было определено с семи часов утра до семи вечера (с двухчасовым перерывом на обед), но занимались они почти исключительно перечерчиванием старых карт — другой работы не было. Аракчеев требовал только скорости черчения; за день он делал в штаб несколько внезапных наездов, а остальное время проводил во дворце. По отзыву одного старого и разумного генерала «принцип этот (единой военной системы. — Авт.) остался далеко не без пользы, потому что породил постоянную и недремлющую бдительность, под страхом грозной взыскательности». Прекратился прежний расход людей по незаконным делам, и даже обкрадывание солдат полковым начальством сошло почти на нет.
Все это, однако, не покрывало того вреда, который приносило с собой слепое копирование. Учреждением шефов полков связали единоначалие полковников; вооружением унтер-офицеров алебардами вместо ружей сделали бесполезными для боя 100 человек в полку; штаб-офицеров пехоты ссадили с коней, и в строю они ничего не могли видеть. Мундиры стесняли движение; от париков заводились вши, так что пришлось учредить должность военных парикмахеров; в ночь перед смотром нельзя было спать, чтобы не испортить прическу. Вся энергия преобразований ушла в мелочи. Вместо названий полков по городам, данных Петром I, им присваивались имена шефов. Это приводило к страшной неразберихе. Русский посланник в Англии спросил больного русского солдата в портсмутском госпитале (после неудачной англо-русской экспедиции в Голландии