«Я начала с того, — рассказывает императрица в своих «Записках», — что предложила путешествия, перемену мест, а потом сказала: мертвых не воскресить, надо думать о живых. Разве оттого, что воображали себя счастливым, но потеряли эту уверенность, следует отчаиваться в возможности снова возвратить ее? И так, станем искать эту другую…» Скорбь Павла о супруге была, скорее, следствием его чрезмерной впечатлительности, нежели любви; поэтому он живо заинтересовался предложенными ему поисками:
— Кто она, какова она: Брюнетка, блондинка, маленькая, большая?
— Кроткая, хорошенькая, прелестная, — отвечала императрица, знавшая толк в подобных делах, — одним словом, сокровище: сокровище приносит с собою радость…
Екатерина II убедила Павла поехать в Пруссию, где он должен был встретиться с выбранной ею невестой, вюртембергской принцессой Софией-Доротеей. Путешествие развлекло его и излечило от меланхолии. Заграницей Павел усвоил отживающие ультрароялистские идеи и вкусы, а личное знакомство с престарелым Фридрихом Великим, скромно называвшим себя инвалидом, и вид прусских батальонов, безупречно марширующих на маневрах, обратили Павла в прусскую военную веру. Немаловажную роль сыграли и оказываемые ему при дворе прусского короля почести как наследнику престола, в которых ему было отказано в России. Павел, как и его отец, начал копировать Фридриха в костюме, в посадке на коне и других мелочах. Домой он возвратился совершенным пруссаком.
Охлаждение между ним и Екатериной II увеличилось после того, как императрица взяла к себе на воспитание двух его сыновей: Александра и Константина. Окончательный же разрыв произошел на почве различных взглядов матери и сына на многие вопросы государственного управления. Павел, жаждавший деятельности, получил однажды от Екатерины II приглашение принять участие в государственном управлении и вскоре представил ей «Рассуждение о государстве», не понравившееся Екатерине явным порицанием ее политики. Екатерина стояла за сближение с Австрией, Павел был пруссофил; императрица вела войны и приобретала новые земли, наследник выступал против этого; она не скупилась на милости к фаворитам, он считал, что «доходы государственные — государства, а не государя». Ей, считавшей себя продолжательницей дела Петра Великого и состоявшей в переписке с Вольтером и Дидро, осмеливались напоминать, что свобода «не иным приобретается, как воспитанием, но оное не может быть иным управляемо, как фундаментальными законами, а сего последнего нет»; ей прозрачно намекали, что дело поданных (имелись в виду временщики) не управлять государством, а точно выполнять монаршие инструкции и что только такой порядок ведения государственных дел может «дать им способ быть хорошими, отняв способ быть дурными». У Екатерины II не оставалось другого выбора, как отстранить Павла от власти, чтобы не увидеть разрушения всего ею созданного. Павлу было пожаловано звание генерал-адмирала, но он ничем не заведовал, кроме предоставленного ему права пожалования орденом св. Анны, сводившемуся к подписыванию грамот, назначенных Екатериной. Императрица внимательно следила, чтобы никто не обращался к наследнику с делами и ходатайствами. Павел негодовал, впал в подозрительность (он вообще легко верил в дурные намерения людей), жаловался на несправедливость матери к нему; а когда Екатерина подарила ему Гатчину, он совершенно удалился от петербургской придворной жизни и замкнулся в кругу немногих друзей и единомышленников.
В Гатчине Павел выстроил школу, больницу и четыре церкви для разных вероисповеданий, приняв содержание духовенства на свой счет. Чтобы дать населению заработок, завел стеклянный и фарфоровый заводы, суконную фабрику и шляпную мастерскую, часто помогал крестьянам деньгами и землей. Но самым любимым его делом было устройство своей маленькой армии по прусскому образцу. В ней служили наемники, которым внушалось, что они только машины, от которых требуется лишь одно — повиновение. Такое обучение утрачивало собственно военный смысл. Дисциплина становилась самодостаточной вещью. Ее угнетающая мертвенность усугублялась сумасбродными выходками Павла. Так, однажды четыре офицера были отправлены под арест за «революционные тенденции» — неуставную длину косичек.
«Потешный» период его жизни в ожидании престола затянулся на 13 лет. Екатерине II его гатчинские забавы не внушали опасения, а среди столичной гвардии гатчинцы служили предметом язвительных насмешек. У императрицы уже созрел план устранить Павла от престола и передать верховную власть любимому внуку Александру. Когда Павел узнал об этом намерении матери, его душевное состояние стало еще тяжелее. Он стал подозревать в покушении на свои права всех окружающих, и особенно Александра, хотя тот ясно дал понять отцу свое несочувствие планам бабки. «Объясните мне, наконец, отчего это в других европейских монархиях государи спокойно вступают на престол один за другим, а у нас иначе?» — горячился Павел перед французским послом Сегюром, заехавшим в 1789 году проститься с наследником перед отъездом во Францию. Сегюр сказал, что причина этого — недостаток закона о престолонаследии, право царствующего государя назначать себе преемника по своей воле, что служит источником замыслов честолюбия, интриг и заговоров. «Это так, — отвечал великий князь, — но таков обычай страны, который переменять небезопасно». Сегюр сказал, что для перемены можно было бы воспользоваться каким-нибудь торжественным случаем, когда общество настроено к доверию, например коронацией. «Да, надобно об этом подумать!» — отвечал Павел. Следствием этих раздумий стало составление им и его супругой Марией Федоровной закона о престолонаследии, опубликованного в день коронации Павла. Этот закон положил конец столетней неразберихе на российском престоле.
Ко времени смерти Екатерины II «рассудок его был потемнен, сердце наполнено желчи и душа гнева», по словам одного из близких ему придворных. Екатерина не успела осуществить своих намерений передачи власти Александру. Безбородко утверждал, что подобное завещание было составлено, это мнение подтверждали многие государственные люди, в том числе Румянцев и Суворов (впрочем, свидетельство Александра Васильевича малоубедительно, поскольку он не был «дворцовым» человеком). Подтверждением существования завещания считали и непонятное возвышение Безбородко при Павле, питавшем отвращение к влиятельным лицам предшествовавшего царствования: милость, оказанную Безбородко объясняли тем, что он передал это завещание Павлу или уничтожил бумаги. Действительно, личные качества канцлера не очень впечатляли императора; когда тот умер, Павел сказал в ответ на соболезнования: «У меня все Безбородки».
Кончина Екатерины II и воцарение Павла произвели потрясающее впечатление в Петербурге. Гвардия рыдала, столичное общество замерло в каком-то зловещем ожидании. «Нельзя было не заметить с первого шага в столице, как дрожь, и не от стужи только, словно эпидемия, всех равно пронимала», — замечает современник. Зато в оппозиционной Москве «умные люди» шептались,