По свидетельству одного иностранного военного писателя, чудачества Суворова «понизили его военную славу в глазах иностранцев». Его военному дарованию как-то не доверяли или относились к нему с опаской — ждали, что вот-вот боевое «счастье» закончится.
В ожидании ответа из Петербурга Александр Васильевич занялся судьбой Аркадия. В последнюю кампанию Суворов пробыл с сыном больше времени, чем за все предыдущие годы, и был озабочен его бесшабашностью и склонностью к беспорядочной жизни. Он не стал придумывать новых рецептов исправления его характера и выбрал старый, испытанный способ — женитьбу. Хорошей партией Аркадию Александр Васильевич считал герцогиню Саганскую, старшую дочь вдовы покойного герцога Курляндского. За нее говорили молодость, красота, титул и 3 миллиона приданого. Правда, жениху было всего 15 лет, но Суворов спешил: «Я ветшаю ежечасно, и сей год дожить не уповаю». Дело было слажено, хотя невеста прямо сказала Аркадию, что она видит в нем только одно достоинство — то, что он является сыном генералиссимуса. Свадьба состоялась уже после смерти Суворова.
Наташе Александр Васильевич изредка слал короткие записки: «Любезная Наташа, за письмо твое тебя целую, здравствуй с детьми, благословение Божие с вами».
Надеждам Суворова на новую кампанию против Франции не дано было осуществиться. В обсуждение проекта вмешалась Вена со своими планами, и 27 декабря Павел написал Суворову: «Обстоятельства требуют возвращения армии в свои границы, ибо виды венские все те же, а во Франции перемена, которой поворота терпеливо и не изнуряя себя мне ожидать должно… идите домой немедленно».
Переменой во Франции, на который указывал Павел, был переворот 18 брюмера 1799 года, приведший к власти Наполеона. По Европе поползли упорные слухи о том, что первый консул скоро восстановит королевскую власть. В начале 1800 года министр Лебрен через аббата Монтескье, тайного агента Бурбонов в Париже, доставил Наполеону письмо Людовика XVIII: «Вы слишком медлите возвратить мне престол мой. Должно опасаться, чтобы не пропустить благоприятного времени. Вы не можете составить счастие Франции без меня, а я ничего не могу сделать для Франции без вас…». Трогательная наивность изгнанника немало повеселила Наполеона, он даже снизошел до ответа. «Вам не должно помышлять о возвращении во Францию, —писал он, —вы не войдете в нее иначе, как через 100 тысяч трупов. Впрочем, я всегда буду стараться делать все, могущее облегчить вашу судьбину и заставить вас позабыть ваши несчастия». Наполеон более чем сдержал слово — на пути Людовика XVIII во Францию он взгромоздил 3 миллиона трупов европейцев.
Воспользовавшись разногласиями России с Австрией и тем, что Павел остался недоволен отношением англичан к русскому отряду, действовавшему в Голландии, Наполеон предложил царю союз против этих государств. Он привлек Павла перспективами совместного господства над Европой, раздела Турции и завоевания Индии. Павел, очарованный величием замысла, согласился и стал готовиться к войне со своими бывшими союзниками. Против Австрии он постарался обеспечить себя союзом с Пруссией, а против Англии — содействием Пруссии, Швеции и Дании. План борьбы с Англией был задуман им грандиозно. Одновременно с военными действиями в Европе, Павел решил напасть на Индию, куда должны были направиться 40 донских полков (распоряжение об их возвращении стало первым актом Александра I).
Суворов уже ничему не удивлялся. Крушение надежд доконало его. Захворав по выезду из Праги, он остановился в Кракове, сдал командование Розенбергу и отдал по войскам прощальный приказ. В марте армия пересекла русскую границу. Солдаты больше не увидели любимого полководца.
Суворов начал слабеть к концу итальянской кампании: чаще болели глаза, ныли старые раны, особенно на ноге, привязался кашель, обострившийся на ветру в горах. В Швейцарии — вещь неслыханная! — он стал жаловаться на холод, а в Праге как-то ночью озяб, потому что откуда-то дуло; Суворов выскочил из спальни и забегал по приемной, ловя вместе с Прохором прискучивший ветер. Известие о присвоении ему звания генералиссимуса он встретил словами: «Велик чин, он меня придавит, недолго мне жить». Александр Васильевич чувствовал приближение смерти, но образа жизни не менял и бравировал закалкой, расстегивая китель на ветру.
После Праги его особенно мучил кашель, совершенно разбивавший грудь при малейшем ветре. В Кракове Суворов вынужден был приняться за лечение, но вскоре продолжил путь и в Кобрине слег. Он написал в Петербург, что остановился на четыре дня, вышло — больше, чем на месяц.
В середине февраля Александр Васильевич пишет одному из племянников, что у него «огневица» и что вот уже 11 дней он ничего не ест, так как крошка хлеба ему противнее ревеня; «все тело мое в гноище, всякий час слабею, и ежели дня через два тоже будет, я ожидать буду посещения парков (т. е. сестер-парок, владычиц человеческой судьбы в греческой мифологии. — Авт.)». У него появилась сыпь и пузыри, вначале на теле, затем и на ногах, которые стали пухнуть. Чистоплотный Суворов говорил о своем состоянии с отвращением. Сознавая конец, он начал прощаться с близкими и знакомыми: «Мне к вам не писать, разве что — простите на веки…»
Свою болезнь Александр Васильевич называл фликтеной[78] и лечился одной диетой, не любя «латинской кухни». Врачи появились лишь в Кобрине, через несколько дней после приезда: первый из Бреста, другой из Тересполя, третий был местный помещик Кернисон; затем прибыли еще два военных врача. Суворов больше других доверял Кернисону, который находился при нем безотлучно. «Дружба его меня радикально избавила от смерти», — писал Александр Васильевич Растопчину и просил наградить Кернисона чином титулярного советника. Павел немедленно исполнил просьбу Суворова, хотя Кернисон на службе не состоял.
Сын, племянники и свита расстались с Суворовым еще в Праге. Теперь при нем находилось два-три человека, в их числе и Багратион (когда болезнь обострилась, он уехал в Петербург с донесением). Потом царь прислал в Кобрин Аркадия и лейб-медика Вейкарта. Последнего Суворов не слушался, спорил и по важным вопросам советовался с фельдшером Наумом. На упреки Вейкарта отвечал:
— Мне надобна деревенская изба, молитва, баня, кашица да квас, ведь я солдат.
Вейкарт возражал: не солдат, а генералиссимус.
— Верно, — отвечал Суворов, — но с меня солдат пример берет.
С обострением болезни Александр Васильевич совсем было сделался невыносим, но добрые вести из Петербурга смягчили его. Павел поддерживал его в личной переписке, Растопчин писал, что в столице все с нетерпением ждут Суворова «с остальными героями, от злодеев, холода, голода,