— Попробуйте сдвинуть этот камень, не можете? Ну, так в той же мере и отступление невозможно. Извольте держаться крепко, и ни шагу назад, — сказал он.
Затем Александр Васильевич обратился к Багратиону, прибывшему на командный пункт вслед за Розенбергом, с вопросом, как обстоят дела. Багратион хмуро отрапортовал: поляки отброшены, но убыль в людях доходит до половины состава, ружья плохо стреляют из-за накопившейся пороховой грязи, а люди измучены до неспособности к бою.
— Нехорошо, князь Петр, — произнес Суворов и крикнул: — Лошадь!
В рубашке, держа за рукав перекинутый за плечо полотняный китель, он поскакал к войскам Розенберга. При виде Суворова отступающие солдаты пристыженно остановились.
— Ну что встали, ребята? — бодро крикнул им Суворов и махнул рукой, как бы зовя за собой. — Заманивай дальше, заманивай!
Солдаты, не понимая, смотрели на него, а Суворов продолжал кричать, удаляясь от них:
— Заманивай, шибче, бегом!
Солдаты, повеселев, гурьбой бросились за ним. Через сотню шагов Александр Васильевич скомандовал:
— Стой!
Солдаты засмеялись: фельдмаршал нарушил собственный приказ! Суворов улыбнулся и быстро поправился:
— Вперед!
Батальоны бросились в штыки. Суворов крикнул Багратиону:
— Князь Петр, ружья застреляли, люди приободрились!
Багратион повел войска в тыл французам, атакующим Розенберга. Те сочли их за свежие силы и, не имея резерва, отступили. Деморализованный польский легион безучастно наблюдал за происходящим с другого берега.
Однако эффективно преследовать французов Багратион не смог, поскольку Мелас и на этот раз удерживал у себя резерв. По требованию Суворова он направил Розенбергу только конницу, а пехоту все равно оставил при себе, после чего счел себя ослабленным и прекратил наступление. Вместо подкреплений к нему прискакал один Суворов со своим «вперед». Французы и здесь были отброшены за реку. (После сражения тайный советник Фукс, другой биограф Суворова, удивленно спросил Дерфельдена, откуда у русских взялись силы для атаки; генерал отвечал ему, что присутствие Суворова на поле боя заменяет 30 тысяч человек.)
В шесть часов вечера Александр Васильевич хотел назначить общее наступление, но встретил единодушный отпор генералитета, указавшего на то, что войска измотаны. Суворов сам уже третий день не слезал с коня и валился с ног от усталости. Он поздравил генералов с «третьей победой» и перенес наступление на завтра. Александр Васильевич выглядел недовольным — французы опять не бежали, а сохранили силы для боя.
В последнем Суворов ошибался. Французская армия к исходу дня находилась в полном расстройстве. На военном совете, собранном к ночи, Макдональду доложили о громадной убыли в людях: в кавалерии в строю оставался только каждый второй, польский легион уменьшился за день с 2 тысяч до 300 человек. Генералы в один голос убеждали командующего, что завтрашнего боя армия не выдержит. О Моро ничего не было слышно, а в тылу у французов появился Край, грозя отрезать сообщение с Южной Италией. Макдональд отдал приказ отступить.
На рассвете Суворову доложили, что французов на месте нет. Александр Васильевич, не скрывая радости, разослал весть о победе и приказал «сильно бить, гнать и истреблять неприятеля холодным ружьем, но покоряющимся давать пардон».
В четыре часа утра началось преследование. Французы почти не оказывали сопротивления. Русские прошли за день больше 20 верст, рассеяв корпус Виктора; Мелас с австрийцами дошел до Пьяченцы, где захватил 7,5 тысяч больных и раненых французов, в том числе 4 генерала. Было захвачено письмо Макдональда к Моро, из которого выяснилась общая картина развала его армии. «Макдональд более чем разбит», —сообщил Суворов Краю. Потери французов убитыми и ранеными доходили до 15 тысяч человек — почти половины состава армии Макдональда. Победителям достались 6 пушек и 7 знамен. Русские и австрийцы потеряли примерно поровну — по 2,5–3 тысячи человек. В числе раненых было два генерала — Багратион и Швейковский.
Особое удовольствие Суворову доставляло то, что победа была одержана в тех же местах, где в 218 году до Рождества Христова Ганнибал разбил римские легионы консула Лонга. Беспрестанно вспоминая об этом, Александр Васильевич спросил одного австрийского генерала, почему Ганнибал после победы не пошел на Рим. Генерал, боясь продемонстрировать «нихтбештимзагерство», находчиво ответил, что в Карфагене, вероятно, был свой гофкригсрат. Суворову ответ чрезвычайно понравился.
Суворов отовсюду принимал поздравления. Весь список представленных им к отличию офицеров и солдат был утвержден Павлом, награду получил даже Разумовский. Сверх того, Суворову были высланы тысяча знаков отличия для раздачи их по своему усмотрению. Царь прислал Александру Васильевичу свой портрет в бриллиантовой оправе и рескрипт: «Поздравляю вас вашими же словами: слава Богу, слава Вам». Хвостов писал ему, что «сие дело здесь много гремит».
В Вене также не скупились на похвалы, но были весьма сдержанны в наградах, сказывались предыдущие столкновения. Говорили даже, что Суворов необдуманно поставил австрийцев между Моро и Макдональдом и три дня пытался выбраться из этого положения.
Во Франции лучше разбирались, что к чему. Треббия была первым генеральным сражением между русскими и французами, которые успели привыкнуть к постоянным победам. В Законодательном собрании требовали призвать к ответу провинившихся генералов и принять чрезвычайные меры против вторжения Суворова во Францию.
Но в наибольшем замешательстве находился Моро, который все эти дни двигался к Алессандрии. 8 июня он был изумлен, узнав, что Суворова там давно нет. 9-го он с 14 тысячами человек потеснил 7-тысячный корпус Бельгарда при Кассино-Гроссо и здесь узнал о Треббии. Суворов 12 июня известил Бельгарда, что идет к нему, чтобы вместе «угостить Моро». Французы отступили за Апеннины.
Суворов возвратился в Алессандрию через десять дней после ухода из нее. В этот день сдалась Туринская цитадель с 3-тысячным гарнизоном и 562 орудиями. Казалось, что кампания близится к концу. На деле вышло по-другому.
В Алессандрии Суворова ждала череда торжеств: празднование победы и тезоименитства Павла и императрицы. Прибыли и знаки отличия, посланные царем для раздачи. В торжественные дни Александр Васильевич вносил их на блюде в алтарь для окропления святой водой, приказывал награждаемому стать на колени, прикреплял награду и благословлял его.
Во второй половине июня прибыло подкрепление — русская дивизия Ребиндера. Однако австрийцы продолжали настаивать на том, что следует думать не о новых ударах, а о сохранении приобретенного. Действительно, победа при Треббии словно сделала лишними дальнейшие усилия. Отовсюду приходили известия об успехах, совершавшихся словно сами собой. 11 июля сдалась Алессандрийская цитадель; 19-го — сложил оружие 10-тысячный гарнизон Мантуи. Французские солдаты были отпущены Суворовым под честное слово не воевать против союзников, а офицеры оставлены для размена. Во Франции сдача Мантуи восприняли, как национальный позор: комендант генерал Фуасак-Латур был предан суду и лишен мундира.