Первой такой крепостью на пути Суворова стала Брешиа. Для поднятия духа войск и устрашающего примера противнику Суворов дал приказ штурмовать ее. Багратион и Край повели батальоны в атаку. Французы из-за своей малочисленности не обороняли городские стены, а сразу укрылись в цитадели. Жители принялись грабить дома сторонников французов и рубить деревья свободы[68]. Видя, что союзники делают приготовления и для штурма цитадели, французский гарнизон (1264 человека, 46 орудий) сдался «на капитуляцию». С обеих сторон не было ни одного убитого или раненого.
В Петербурге и Вене были довольны началом кампании. Павел прислал благодарственный рескрипт и направил к Суворову сына, Аркадия. «Учись у отца, лучшего примера тебе дать и в лучшие руки отдать не могу», — напутствовал его император.
Армия тронулась дальше, к реке Мелле. Теперь Суворов ускорил движение: марши производились из расчета 30 верст за 14 часов. С лагеря снимались ночью и шли с частыми роздыхами. Разливы рек и пересеченная местность сильно замедляли путь. Особенно сильный ропот слышался в австрийских частях, где даже офицеры проявляли недовольство. Мелас однажды поддержал этот ропот: чувствуя себя нездоровым, дал колонне неурочный отдых, чтобы обсушиться после переправы. На следующий день он получил от Суворова саркастическое письмо. «До моего сведения дошло, что пехота промочила ноги — за хорошею погодою гоняются женщины, петиметры (щеголи. — Авт.) и ленивцы», —издевался Александр Васильевич, угрожая, что «большой говорун, который жалуется на службу, будет как эгоист отрешен от должности», так как «у кого здоровье плохо, тот пусть и остается назади». Заканчивалось письмо тем, что «ни в какой армии нельзя терпеть таких, которые умничают; глазомер, быстрота, натиск — на сей раз довольно». Чтобы приучить австрийцев к быстроте как норме движения Суворов запретил употреблять в донесениях слова «форсированный марш».
14 апреля армия подошла к реке Адде, имев дело пока что только с французским арьергардом. Шерер, желая удержать союзников на линии Адды, отошел за реку и растянул свой 28-тысячный корпус на 100 верст. Суворов расположил 49 тысяч союзников (из них 12 тысяч русских) так же, но против центра он мог бросить сразу 35 тысяч. Противники встали в виду друг друга по обоим берегам Адды.
15 апреля авангард Багратиона имел жаркое дело на правом фланге у города Лекко. Это была первая серьезная схватка с французами. Город несколько раз переходил из рук в руки. Под конец французы стали сильно наседать, тесня русских. В этот момент Багратиона спас Милорадович, который, несмотря на старшинство в чине, предоставил тому свои силы, чтобы закончить дело, сказав при этом, что не место считаться старшинством. С помощью подкреплений Багратион отбился, и противники разошлись без перевеса друг над другом. Суворов благодарил Милорадовича за этот поступок, отметив его, как образец, в приказе по армии и в донесении царю.
В этот же день Шерер был отставлен от должности, и командование над французской армией принял уже легендарный тогда Моро, считавшийся соперником Наполеона в военной славе. Французы возликовали, армия ожидала решительных действий. Суворов, узнав об этом, одобрил назначение Моро и выразил удовольствие от того, что будет иметь противником настоящего военного человека. Он боялся, что победа над «шарлатаном» Шерером не придаст лаврам необходимой «вечнозелености».
Моро уже не имел времени исправить ошибки Шерера и успел только отдать приказ войскам стягиваться. Однако, промедли Суворов еще день, положение могло бы измениться в пользу французов. Отлично понимая это, Суворов рано утром 16-го дал приказ Багратиону наводить переправу, которая началась в шестом часу утра. Моро едва не попал в руки казаков, обрушившихся на французские тылы. Багратион должен был лишь отвлечь внимание Моро от центра, где вскоре также началась переправа. Подходившие французские и австрийские части вступали в бой на протяжении двенадцати часов. Сражение распалось на несколько самостоятельных операций силами дивизий. Австрийцам удалось выйти в тыл французам, отрезав прямое отступление на Милан, и те вынуждены были идти окружным путем.
В этот день сражение велось силами одних австрийцев и казаков. К концу дня австрийцы были в совершенном изнурении и не преследовали неприятеля; его тревожили до ночи одни казачьи разъезды. Потери союзников составили 1 тысячу человек, французы потеряли 1 тысячу убитыми и ранеными и 2 тысячи пленными.
Утром 17 апреля силами правого фланга была добита прижатая к Адде дивизия Серюрье, остававшаяся до этого в стороне от главных событий. Ее потери составили 250 генералов и офицеров, 2400 солдат и 8 орудий; Серюрье попал в плен. Центр Суворова тем временем подошел к Милану.
«Тако и другие реки в свете все переходимы», — писал в этот день Суворов Разумовскому в Вену, назвав Адду Рубиконом на пути к Парижу. Александр Васильевич хвалил австрийцев, которые «бились хватски холодным оружием», и венгерских гусар. Павел выслал Суворову бриллиантовый перстень и два благодарственных рескрипта; нижние чины получили по рублю. Рескрипт прислал также император Франц.
Весть о поражении французов опережала их отступление через Милан к Буфалору. Члены Цизальпинской директории бежали из Милана и укрылись в Турине. В миланской цитадели были оставлены только гарнизон (2400 человек) и 400 больных и раненых. Как только Моро вышел из города, туда ворвались казаки и окружили цитадель. Через несколько часов их сменил подошедший Мелас.
Суворов въехал в Милан утром 18-го — в Светлое Христово Воскресение. Он был встречен толпой миланцев во главе с духовенством далеко за городом, на дороге. У городских ворот его ожидал Мелас с австрийскими войсками. Видя, что Суворов хочет его обнять, не слезая с коня, дряхлый Мелас потянулся ему навстречу и свалился с лошади.
Прием Суворову в самом городе был оказан столь же шумный и блестящий, как и три года назад Бонапарту, причем русского полководца приветствовали те же люди. Правда, на сей раз восторг был подогрет любопытством увидеть знаменитого разорителя Измаила и Праги, идущего во главе «северных варваров». Итальянцев весьма озадачивала набожность и благочестие русских, крестившихся возле каждой церкви, а троекратные поцелуи они принимали с тупым изумлением. В толпе горожан, ожидавших появления русского фельдмаршала, не стихали байки про суворовские странности. Но когда показался сам Суворов, его не узнали, и весь энтузиазм достался ехавшему несколько впереди тайному советнику Фуксу. Александр Васильевич был несколько раздосадован ошибкой.
Суворов остановился в том самом доме, который несколько часов назад покинул Моро. Он очаровал любезностью хозяйку и остроумием — ее постояльцев и гостей.
Утром следующего дня Суворов отправился на молебен в австрийском фельдмаршальском мундире. Войска выстроились шпалерами[69] вдоль улиц, по которым он проезжал. Собор ломился от народа, Суворову бросали