На парадном обеде Суворов христосовался со всеми присутствующими, потом пригласил Серюрье и пленных офицеров и похристосовался и с ними, заставляя отвечать по-русски «воистину воскрес». За обедом он любезно беседовал с французами о прошлых делах и совершенно покорил Серюрье. Один из офицеров нашел, что нападение на них было чересчур смелое и рискованное со стороны Суворова.
— Что делать, — с иронией развел руками Александр Васильевич, — мы, русские, без правил и тактики, а я еще из лучших.
Прощаясь с Серюрье, Суворов сказал ему, что надеется увидеться с ним в Париже. Французский генерал с недоверчивой улыбкой поклонился.
Оказанным ему приемом Суворов не обольщался. Благодаря членов магистрата, пожелал, чтобы их чувства соответствовали внешним проявлениям. Своей властью Суворов объявил о ликвидации Цизальпинской республики и учреждении временного правительства. Остальное устройство управления предоставил Меласу.
Четыре дня, проведенные в Милане, казались Суворову преступлением. Он писал Разумовскому, что если бы можно было преследовать французов по пятам, то «почти бы никто из них не спасся». Но у Суворова не было средств быстро навести понтоны через По, подвоз провианта запаздывал, а сведения об отступавших французах были весьма расплывчаты. К тому же теперь преследование Моро осложнялось тем, что на помощь ему из Южной и Средней Италии шли войска Макдональда. Допустить их соединение было нельзя.
Суворов задумывался над последующими действиями: план гофкригсрата был выполнен, даже с перехлестом; новые инструкции еще, слава Богу, не поступили. Он решил, двинуться на Макдональда, затем добить Моро и идти через Швейцарию на соединение с австрийской армией в Южной Германии.
Под началом Суворова в Италии находилось почти 100 тысяч человек, но больше половины из них было распылено в тылу для осады крепостей и содержания гарнизонов. Это был результат австрийской военной политики, и Суворов ничего не мог с этим поделать.
20 апреля союзная армия выступила из Милана на юг. Моро метался между Турином и Алессандрией, Макдональд был еще далеко, и Суворов, несколько сбитый с толку, постоянно менял распоряжения. Он даже нашел время осмотреть поле битвы под Павией, где в 1525 году Франциск I попал в плен к Карлу V, и побывал в монастыре, в котором содержался пленный король. Наконец, он занял позиции по обе стороны реки По, чтобы иметь возможность быстро идти туда, куда потребуют обстоятельства.
26 апреля Моро в свою очередь занял важную стратегическую позицию между Валенцией и Алессандрией, откуда мог грозить тылам Суворова, если бы он двинулся на Макдональда.
В этот же день в союзную армию под именем графа Романова приехал великий князь Константин Павлович. Молодой человек (ему едва минуло 20 лет) всю дорогу очень спешил — его наставник генерал Дерфельден напугал его тем, что Суворов всегда ведет войны очень быстро и его высочество рискует ничего не застать. Теперь Константин Павлович был чрезвычайно доволен, что поспел как раз к самым важным событиям.
Вечером Суворов встретил его в Вогере. На фельдмаршале была каска, китель и повязка на глазу. Александр Васильевич поспешил поцеловать руку великого князя, восклицая: «Сын нашего природного Государя!» Константин обнял его и спросил, что у него с глазом.
— Ах, ваше высочество, вчера проклятые немогузнайки опрокинули меня в ров и чуть было всех моих косточек не разбили, — отвечал Суворов.
Затем он обернулся к свите великого князя и сказал: «Не вижу». Константин понял и представил ему офицеров. На этом встреча закончилась.
На следующий день Суворов был у Константина Павловича, который представил ему князя Эстергази, сопровождавшего великого князя из Вены. Александр Васильевич поклонился и сказал:
— Прошу донести императору, что я войсками его величества очень доволен; они дерутся почти так же хорошо, как и русские.
Это «почти» было вызвано тем, что накануне Суворов получил очередные инструкции гофкригсрата с приказанием не переходить По. Хотя часть войск уже переправилась на другой берег, и инструкция потеряла силу, но Александр Васильевич был сильно раздосадован: он понял, что гофкригсрат твердо намерен руководить им из Вены.
28 апреля маркиз Шателер занял Тортону; французский гарнизон (700 человек) укрылся в цитадели. Суворов наконец выяснил позицию Моро и дал приказ сосредоточить силы на правом берегу По.
1 мая отряд Розенберга по настоянию Константина Павловича, находившегося при нем, вступил в бой с французами у Басиньяны несмотря на приказ Суворова изменить направление движения отряда. К месту боя подошел Моро с основными силами, и над русскими нависла угроза полного истребления. Розенберг держался 8 часов, до наступления темноты. Жители Басиньяны, несколько часов назад срубившие дерево свободы, теперь стреляли по русским из окон, а местные крестьяне в темноте перерезали канаты парома, и его унесло. К счастью, французы из-за темноты не смогли усилить огонь, и отряд Розенберга благополучно переправился с помощью подручных средств. Желание Константина Павловича побывать в «деле» стоило русским 1200 человек убитыми и ранеными, в их числе были 70 офицеров и один генерал. Французы потеряли 600 человек и так же одного генерала.
Суворов был не на шутку разгневан самоуправством великого князя (мальчишка!) и намеревался преподать ему хороший урок. Он отослал к Павлу курьера с письмом, в котором ругал великого князя за нарушения дисциплины (этого царь не прощал никому); однако через минуту послал второго курьера — вернуть первого — и разорвал письмо. Решил, что справится и сам. Действительно, 2 мая Константин Павлович, и без того подавленный неуспехом первого своего «дела», вышел от Суворова с глазами, красными от слез. Содержание их беседы осталось, конечно, тайной. Сопровождавших великого князя офицеров Суворов обозвал мальчишками, которые подвергают опасности жизнь сына государя. Это был запрет великому князю появляться на поле боя.
Александр Васильевич достиг своей цели — Константин Павлович преисполнился почтения и послушания. Он робко попросил разрешения присутствовать на военных советах. Суворов разрешил, но с условием, чтобы его не было видно и слышно. С тех пор великий князь тихо входил в помещение, где шел совет, и садился в уголок, а Суворов делал вид, что не заметил его прихода. В минуты дурного настроения Александр Васильевич всегда поминал Басиньяну в присутствии Константина Павловича, заставляя его конфузливо молчать.
Косвенный выговор в приказе по армии получил и Розенберг. В нем Суворов объяснил отступление тем, что в тылу у русских случайно заиграли барабаны к отбою и сбору, «чего не следует делать и на учениях». Для равновесия он распек и австрийцев