В Виченце к Суворову в карету подсел генерал-квартирмейстер австрийской армии генерал Шателер. Он сразу развернул на коленях карту и начал излагать свои мысли о будущей кампании. Суворов рассеянно смотрел в окно и повторял:
— Штыки, штыки…
Ко времени прибытия Суворова в Верону пролог кампании был уже разыгран. Командование над австрийской армией было вверено 70-летнему барону Меласу — опытному и лично храброму, но нерешительному генералу. Мелас всячески отказывался от этой должности, но правительство настояло на его назначении, позволив ему по старости ехать к армии не спеша. Мелас воспользовался этим и прибыл в Верону лишь за несколько дней до Суворова.
Временное начальство над австрийскими войсками осуществлял барон Край, в отличие от Меласа деятельный и решительный, однако столь же посредственный военачальник. Он отважился напасть на французов, возглавляемых генералом Шерером, дряхлым и неспособным офицером, нелюбимым войсками. Бой на реке Адиже окончился ничьей при больших потерях с обеих сторон; в сражении при Маньяно французы отступили, но сохранили силы для дальнейшей борьбы.
Край был удовлетворен собой. Для дальнейших действий он ждал прибытия Меласа, а когда тот приехал, они вместе стали ждать приезда Суворова. Шерер спокойно отступил, усилив гарнизоны Мантуи и Пескьеры.
Суворов приехал в Верону вечером 3 апреля. Восторг веронцев превзошел энтузиазм венцев. Толпа встретила карету Суворова за городом, прикрепила к ней знамя и сопровождала до городских ворот. Александр Васильевич не без труда поднялся в отведенный ему дом.
Несмотря на поздний час, к нему немедленно прибыли русские и австрийские генералы, городские власти и высшие лица духовенства. Суворов всем поклонился и подошел под благословение епископа. Выслушав приветствия, он в ответной речи сказал, что прислан сюда русским и австрийским императорами выгнать французов, защитить троны и веру, восстановить мир и тишину. Суворов просил у епископов молитв за победу, прочим предписал верность и повиновение законам. Затем он остановился, как бы собираясь с мыслями, неожиданно поклонился и вышел. Штатские разошлись, в комнате остались одни генералы. Александр Васильевич появился снова и, зажмурив глаза, попросил Розенберга представить ему присутствующих. При незнакомом имени он приподнимал веки и говорил: «Не слыхал, познакомимся». Многие австрийские генералы, мнящие из себя знаменитых теоретиков и практиков военного дела, обиженно вспыхивали. Зато никому неизвестным в Европе Милорадовичу и Багратиону, своим старым сослуживцам, Суворов невероятно обрадовался. Остановившись напротив Милорадовича, Александр Васильевич напомнил ему, как тот ребенком ездил на палочке, размахивая деревянной саблей, поцеловал и обещал геройскую будущность. Еще задушевнее он обошелся с Багратионом, с которым прошел вторую турецкую войну и последнюю польскую кампанию. При его имени Суворов встрепенулся, обнял «князя Петра», поцеловал в глаза, лоб, губы и перекрестил: «Господь Бог с тобою», чем тронул Багратиона до слез.
После представления генералитета Суворов прошелся крупными шагами по комнате, громко произнося афоризмы из «Науки побеждать». Затем, помолчав, обратился к Розенбергу:
— Ваше превосходительство, пожалуйте мне два полчка пехоты и два полчка казачков!
Розенберг, не уразумев этих слов, отвечал, что все войско находится в распоряжении Суворова. Александр Васильевич нахмурился и произнес, не обращаясь ни к кому: «Намека, догадка, лживка, краткомолвка, краснословка, немогузнайка, от нее много, много беды». Потом наклонил голову и вышел, оставив Розенберга и большинство присутствующих в недоумении.
Всю ночь в городе горела иллюминация, и шли народные гуляния. Утром Суворов съездил в лагерь за городом. Вернувшись, он снова обратился к Розенбергу насчет «двух полчков». Розенберг упрямо ответил по-вчерашнему. Тогда Багратион, выступив вперед, сказал:
— Мой полк готов, ваше сиятельство!
Александр Васильевич обрадовался, что его слова, наконец, поняты и велел его полку выступать к Валеджо.
В тот же день Суворов издал прокламацию к населению, призвав итальянцев к оружию на защиту веры, законных правительств, собственности каждого, частного и общего спокойствия. Он указал на поборы, налоги и грабежи проповедников свободы, равенства и братства и предостерег, что сторонникам французов грозит расстрел и конфискация имущества. Приказав распространить воззвание по всему краю, Суворов выехал из Вероны.
5 апреля в Валеджо ему представились Мелас, Край и другие австрийские генералы. С обеих сторон были продемонстрированы понимание и дружелюбность. Краю Суворов даже сказал, что тот своими действиями открыл ему путь к победам. На смотре австрийских войск Александр Васильевич удовлетворенно кивал, повторяя: «Шаг хорош — победа!»
В близком кругу он был не так снисходителен. Похвалив распоряжения Края в битве при Маньяно, насмешливо отозвался о ее результатах: «Но вдруг нечистый дух шепнул: «Унтеркунфт» — и преследование разбитых войск остановилось». «Унтеркунфт» было одним из словечек-новообразований, с которыми Суворов приехал в Италию. Им он обозначал нечто вроде уютного помещения, кабинета, теплого уголка. Кроме того, Суворов сразу открыл в австрийцах немогузнайство, в том же словаре обозначаемое как «нихтбештимтзагерство».
Он решил выждать на месте еще два дня, пока подойдут отставшие русские корпуса, а пока что разослал по австрийским полкам русских офицеров-инструкторов. Они должны были зачитать австрийцам составленное Суворовым извлечение из «Науки побеждать» на немецком языке. Это вызвало неудовольствие в австрийской армии, но Суворов пренебрег им.
Шателер дал совет Суворову воспользоваться свободным временем и провести рекогносцировку. Суворов с досадой отвечал:
— Рекогносцировки? Не хочу, они нужны только для робких и предостерегают противника. Кто хочет найти неприятеля, — найдет и без них. Штыки, холодное оружие, атаки, удар — вот мои рекогносцировки.
Конечно, Суворов принципиально ничего не имел против столь решительно отвергнутых рекогносцировок. Но он стремился сразу перевернуть ходячие представления о военных действиях, заставить австрийцев преодолеть свойственную им медлительную, осторожную тактику, их опасливое, боязливое отношение к неприятелю, а тем паче раз навсегда отвадить от себя досужих советчиков. Вообще большинство его резких и категорических высказываний того времени надо оценивать, не забывая эту его цель.
7 апреля подошла дивизия генерал-лейтенанта Повало-Швейковского, и Суворов отдал приказ о выступлении на другой день. На этот раз он не гнал войска на марше и делал частые остановки. Первая встреча с французами несколько беспокоила его: он высчитывал время присоединения к нему остальных русских дивизий, вспоминал действия в этих местах принца Савойского в начале века. Суворов еще никогда не сталкивался с врагом, применявшим те же принципы тактики, что и он сам. Поэтому первый успех был чрезвычайно важен в моральном отношении. Но Шерер безостановочно отступал перед союзной армией, бросая или уничтожая по пути продовольствие и боеприпасы и оставляя гарнизоны в