Вот он поднялся, наконец, над последним валуном. Посмотрел вперёд и вверх. Потому что дорога его вела только вперёд и только вверх. Чушь. Эта мысль, этот контракт, этот путь. Белая выгоревшая от солнца пыль. Никаких признаков жизни, никакой воды. Стефан застонал и упал лицом в мягкую белую пыль. Ее удушающая сухость сводила с ума. Подняться сил не было. Они кончились во время долгого подъема. Кончились и силы, и слова, и надежды. Впереди были только чёрные, раскаленные от солнца камни и белая пыль.
-
Посреди бескрайнего океана медленно ворочалась Великая черепаха. У нее было все время этого мира. Столетия – мелкие чешуйки ее сверкающего панциря. Но для чего тебе все время мира, если твои дети пропали в пути? До начала времен Великая черепаха сделала кладку в жерле вулкана. Вместе с лавой увидели свет ее дети. Огненно-красными были их глаза, как раскаленные недра бескрайнего ничто. Глянцево-черными были их панцири как обсидиан. Река, бравшая начало в ледниках, встретила и остудила их новорожденную ярость. Черным детям Великой черепахи не добраться до океана без быстрой и заботливой реки. Они плыли по течению, карабкались по перекатам, они слышали далекую песню матери Великой черепахи. А потом река закончилась, высохла, растеклась по равнине ручьями, ушла в землю. Только шепнула им на прощание: «Простите». Замерли обсидиановые панцири, покрылись пылью, белой и легкой. Ждут, когда вернется река. Тоскует Великая черепаха, поет медленную печальную песню. Волнуется бескрайний океан. Качаются земля и небо на спине Великой черепахи. Упадут?
-
Стефан впал в забытье. Он слышал, как шепчутся рядом с ним каменные дети Великой черепахи. Как они поют песню близкого, но недостижимого океана. Он пытался подпевать им, но ничего не выходило, не было слов, не было языка. Только песок и камни. Глаза закрылись, растрескались губы, покрылись сухой белой пылью сжатые зубы. Как быстро забывается все…
– Как быстро забывается все, что ты любил и хотел. Как быстро уходят маленькие мечты-огоньки, когда приходят большие желания. Воды? Ты хочешь воды?
Это мертвые черепашки поют об океане. Так много воды. Прохладной воды, которая прогонит пыль. Вода – это счастье.
– Воды? Это все, что тебе нужно?
Кто-то говорил со Стефаном. Спрашивал что-то. Предлагал воды. Это черепашки хотят нести его на своих панцирях. Они поплывут мимо города, встретят Волка и позовут с собой. И дальше поплывут вдвоем на панцирях, как флотилия плотогонов. Им будет хорошо вместе. Волк научит его свободе. А он научит волка музыке…
– Воды, – согласился Стефан. Спорить об этом было глупо. Ветер подхватывал его слова и смешивал их с песком и пылью.
– Славы? Денег и женщин? Империю?
– Воды. – Что понимают черепашки в славе? – Стефан отвечал обсидиановым черепахам, но знал, что с ним говорят не они.
– Знаешь ли ты, что в условиях дефицита воды, эволюция заставляет живые организмы к этому приспосабливаться, ты слышал о теории мистера Дарвина?
– Воды.
Стефан шептал это слово, но никакого смысла в нем не было. Шелестит песок. Сухие легкие слова падают на дно высохшей реки, как песчинки на ветру, смешиваются с другими песчинками, становятся белой пылью. Ничем.
Слова, которые кто-то настойчиво шептал ему на ухо, были сложны и непонятны. Вода – простая вещь. Ее много. А ему, Стефану не нужно много. Глоток.
– Есть два способа приспособиться к отсутствию влаги: ксерофиты и суккуленты. Одни привыкают обходиться без воды. Другие накапливают воду внутри себя. Когда ты начнешь адаптироваться? Как тебе больше нравится? Быть толстым или колючим?
– Воды…
– Теория эволюции мне всегда казалась сомнительной. Почему ты не пытаешься приспособиться? Будешь умирать? Никакой адаптации?
– Воды…
– Согласись, если вся теория эволюции зависит от желания конкретного индивида, то разве можно ее распространять за пределы существования этого индивида? Это все частный фактор, понимаешь? Ладно, не хнычь, будет тебе вода. Это мой вопрос, мой старый спор. Ты здесь не при чем.
Ударил гром. Сначала в отдалении, потом совсем близко. Стефан в своем бессознательном состоянии слышал его. Но гром для него ничего не значил. Просто еще один звук. Наверное, Большая черепаха проснулась, стряхнула с себя землю и небо и пошла искать своих детей. Весь мир раскачивается. Она найдет своих маленьких обессилевших детей. И его, Стефана тоже найдет. И она возьмет его в океан. Он станет рыбой. Поплывет, наслаждалась прохладной водой, скользнет под самой поверхностью, по краю зеркала, и увидит, наконец, Большую черепаху, на панцире которой стоит весь мир. И тогда он нырнет глубоко-глубоко в черную прохладу…
–
За окном шел дождь. Он чертил серебристые извилистые беспокойные линии на черном стекле окна. Стефан проснулся в своей студии. Бывало, что он засыпал в кресле в наушниках, когда слишком долго работал. И никогда не знал, сколько же он проспал. Час, два или десять минут. Поднялся, выключил мониторы, микшер и, пошатываясь, пошел в спальню. Результаты ночной работы он послушает утром, а сейчас спать… Он открыл дверь студии и вдруг услышал разговор. Тихий шепот. Где-то в спальне. Потом мягкий щелчок дверного замка. «Жюль, наверно, еще не спит» – подумал Стефан и вошел в темноту спальни. Жюль спала. Стефан слышал ее тихое дыхание. Кто же говорил? Он вышел из спальни, встревоженный обошел квартиру. Никого. Входная дверь заперта изнутри, только дверь на террасу приоткрыта. Стефан выглянул на террасу. Ледяной дождь обжег лицо и мгновенно взбодрил его. На террасе было холодно и пусто. Показалось. Стефан вернулся в спальню, разделся и лег на свою половину. Жюль, как всегда, почувствовала его движение, нашла его под одеялом, обняла.
– Чудесная ночь, милый, спасибо тебе, – прошептала она, не открывая глаза.
Стефан поцеловал ее закрытые веки и вдруг подумал: «О чем это она?»
– Прости, Жюль, я снова уснул в студии.
Она улыбнулась, не открывая глаз:
– Музыка тоже тебя целовала?
– Не знаю, Жюль, завтра увидим, но кажется, я закончил с Легионом.
– И со мной…
Тонкие пальцы Жюль пробежали по его груди, коснулись губ, провели по лицу
– Почему ты мокрый, Стен?
– Я выходил на веранду, там дождь…
Стефан ждал, что она спросит, зачем он выходил на веранду в дождь, но услышал ее ровное спокойное дыхание и понял, что она уснула.
Неужели ему все это померещилось? Или это был обрывок сна? На самом деле не было