– Ты заметно вырос. Может быть, это лучшая твоя вещь.
Иосиф говорил и выглядел почти как раньше. Водка помогла. Внимательный взгляд, тихий уверенный голос. Если бы не все это вокруг… Остатки студийного пространства, остатки талантливого человека.
– Почему ты решил, что это мое?
– Тебя не спутать. Тем более сейчас. Ты на слуху. Сериалы, кино, радио…
– Не преувеличивай…
– Я просто радуюсь за старого друга. Что такого? Но ты же пришел не хвастать. Что тебе нужно от меня?
Стефан молчал, ему тяжело было произнести вслух, то, зачем он пришел.
– Ты хотел, чтобы я послушал, значит, думал, что я что-то услышу… Так что?
Иосиф сделал ещё один глоток водки. Руки его перестали дрожать, но говорил он слегка запинаясь, как будто заикался. Фразы длиннее двух-трёх слов выходили рваными. Синкопированными.
Стефан наконец решился:
– Мне сказали, что музыка не совсем оригинальна. Что это заимствование. А я не могу сам услышать.
– Ага. Вот зачем ты тащился в мои трущобы…
Иосиф замолчал. Кряхтя встал с продавленного дивана, дошел до плеера и нажал кнопку воспроизведения. Сверху на плеере стоял усилитель. Иосиф повернул ручку громкости, нажал на две кнопки, что-то включая.
– Еще разок послушаем. Ты же не оставишь мне диск? Значит, будем разбираться сейчас.
Он вернулся на свой диван и лег, забросив ноги в толстых войлочных тапочках на подлокотник.
Несмотря на свой оборванный вид, Иосиф сейчас был больше похож на себя прежнего. На того внимательного и умного музыканта, с которым когда-то дружил Стефан.
Еще один раз Снежная симфония прозвучала в полный голос, захватывая все внимание Стефана. Когда стих последний аккорд, Стефан все так же сидел на стуле, положив ладони на колени и смотрел на Иосифа. Иосиф молчал. Глубокие морщины, черные провалы вокруг глаз, густая пепельная щетина – он старик. Совсем старик. А ведь ему чуть больше пятидесяти…
Иосиф поймал взгляд Стефана и поморщился, словно прочитал все его мысли.
– Тот, кто приметил, что вещь не оригинальна был прав. Удивительно, что ты сам этого не слышишь.
Стефан молчал. Сердце его бухало в груди, где-то внутри него рождалась неявная, но обещавшая сжечь его дотла, боль.
Иосиф снова кряхтел, вставая с дивана, добрался до водки и вылил остаток в свою кружку с президентом:
– Ты же самоучка. Провал в образовании тебя и сгубил. Помнишь про Сальери? Того, что отравил Моцарта…
– Помню только, что это не совсем отравление.
– Да, дело не в том, кто там кого травил. Дело в том, что Сальери был талантливым композитором. И твоя основная мелодия – это одна из его самых удачных симфоний. Еще и скрипки… И у тебя, и у него. Сальери с Моцартом были вообще-то очень похожи. В смысле музыкальном. Поэтому многим будет казаться, что ты импровизируешь на материале Моцарта. Так что, это не страшно. Ну и конечно, Сальери свободен с точки зрения авторских прав на исполнение. Только репутация у него испорчена, но это все только тебе на пользу. Хайп, сам знаешь.
Стефан слушал его, как оглушенный. Говорить ничего не хотелось. Объяснять было нечего. Так пытается на ринге встать из нокаута боксер. Под счет рефери, поднимаясь и снова падая. Потому что воля требует, но тело не может больше подчиняться воле.
Иосиф вынул диск из бархатной черной щели плеера и отдал Стефану. Проводил его до дверей. Стефан, по-прежнему молчащий, вспомнил про деньги и вынул из бумажника несколько крупных купюр. Иосиф, не глядя, сунул их в задний карман брюк.
На пороге Иосиф остановил Стефана. Взял его за плечо неожиданно крепко и сильно.
– Помнишь, как ты давал показания в суде?
Стефан молчал. Он помнил. И он уже просил прощения у Иосифа. Дважды. Первый раз приехал к нему, второй раз написал письмо. Больше, чем он сказал тогда, ему нечего было говорить. У него был выбор стать свидетелем или соучастником. Он выбрал.
– Помню.
– Я простил тебя. Прошло время. Ты был не при чем. Тебя просто очень напугали.
Стефан кивнул. Это сейчас было где-то очень далеко от него, от той бесконечной пустоты, в которой он остановился. Но все равно важно. Он хотел что-то ответить, но Иосиф жестом остановил его:
– Я тебя разыграл. Ничего похожего я у Сальери не слышал. Вообще не вспоминал Сальери сто лет. Твоя Снежная симфония ни на что не похожа. И это самая сильная вещь из всего, что я слышал за последние время. Ты – чертов гений, Стен.
В пустоту гулко падали слова, отражаясь эхом, повторяясь и затихая. Стефан непонимающе смотрел на Иосифа:
– Зачем?
– Затем, что завидно мне. Немного. Уж очень все у тебя хорошо. А у меня сам видишь… я то думал, мы с тобой – два неудачника. А вышло, что неудачник – это я. А ты гений. Это нечестно.
– Значит, не плагиат?
– Я уверен. Целиком твоя. Очень узнаваемый стиль. Тебя ни с кем не спутать. Живи спокойно. Я тебе говорю. После этой вещи тебя никто никогда ни с кем не спутает.
Стефан шел по переулкам среди ободранных фасадов свалок к метро и чувствовал, что слезы наворачиваются на глаза. Никогда он так не реагировал на оценку своей музыки. Снежность – это он сам. Лучшая и большая его, Стефана, часть. Как душа. Ведь что, собственно, такое душа? Ее невозможно увидеть. Исчислено, взвешено и разделено, да. Но не нами. Душа, думал Стефан, это та часть человека, которая делает его непохожим на других. Ведь мы все одинаковые: две руки, две ноги, одна, в меру полезная, голова. У нас часто есть общие с другими людьми воспоминания и переживания, но мы все равно разные. И разница не только и не столько во внешности. Можно назвать это индивидуальностью, характером… А можно назвать душой. Все это – лишь имена, термины. Наименование не может ничего изменить. Только запутать.
Так думал Стефан. Шел по грязной окраине большого города и думал о душе. О том, как он взял свою душу и медленно часть за частью, нота за нотой перенес ее в звук, в Снежность. Симфония, которая теперь стала им, Стефаном. И будет им всегда. После Стефана. Даже когда не останется тех, кто его знал или помнил.
Глава 10. Вопросы,