Камера, где его камера? Она лежала рядом. Сумка совершенно цела, только в пыли. В застегнутом на молнию кармане сумки плеер и наушники. Стефан проверил плеер и камеру, внутри сумки не было никакого песка и видимых повреждений. Руки сами потянулись к наушникам, не удержать. Стефан надел их и включил плеер.
Снежная симфония. Она зазвучала с того же места, что начинал играть неизвестный неумелый скрипач. Наверное, все это был сон. Каштаны, широкие ладони старика над углями, парк и скрипка…
… Скрипка нежная и легкая, невесомая, совсем не такая, как в лесу. Настоящая. К одинокой скрипке добавилась виолончель. Следом вступила еще одна. Это струнное трио было гордостью Стефана. Он закрыл глаза. Ласковые руки виолончели удерживали стремительный, нервный пунктир пиццикато, не давали ему упасть. Не давали сорваться с его невероятной высоты…
…Да, все началось зимой. Ранним утром Стефан вышел из дома. Было еще темно. В его новом доме не скрипели двери подъезда, не гремели пружинистым лязгом замки. Не было сырости, шума, запахов старого грязного подъезда. Все это осталось в старой квартире, в прошлой жизни. Изменилось все, к чему Стефан привыкал годами, но привычки остались прежними. Утренний кофе, например. Вот только зерна, что он засыпал в новую кофеварку, закончились. Стефан отправился за ними в ближайший магазин. Вышел на улицу, а там снег… Еще вчера была хмурая неприветливо-мокрая осень, а сегодня снег. Стефан остановился на крыльце. Смотрел. Слушал снег.
Что бы он делал без музыки? Если бы музыки не было в его жизни. По какое-то реальной и простой причине. Например, если бы у него не было музыкального слуха. Кстати, в детстве случился с ним любопытный эпизод: его не взяли в музыкальную школу. Преподаватель из муниципальной школы приходил в класс к Стефану, искал одаренных ребят. Стефан не прошел отбор. Никто из тех, кто прошел отбор, не стал музыкантом, а Стефан стал.
Или, скажем, был бы он совершенно глух. Бывают же глухие и глухонемые люди. Как бы он жил тогда? Вся его жизнь – это музыка. Если ее извлечь, вырезать, вырвать с корнями? Что останется? Стефан остановился на крыльце и смотрел на зимнюю, нетронутую людьми мостовую. Что останется, если у этого города отнять снег? Он сгниет в своей нечистоте. Ему нечем будет прикрыть свой стыд, свою грязную, рвущуюся наружу изнанку. Чем стала бы пещера в Назарете без святого семейства?
У каждого из нас внутри натянуты струны – тонкие нити, что связывают душу и тело. У всех они разные, эти нити. Ты знаешь о себе. Я знаю о себе. У Стефана – это музыка. Оборви эти струны и ты получишь пустую оболочку. Не человека.
Стефан стоял и смотрел на снег, чувствуя его чистоту, его уязвимость. Первые такты Снежной симфонии медленно кружились, опускались с черного неба. Вместе с первым снегом. Ничего лучше Стефан не писал. Трудно признать, что вся твоя прежняя жизнь была черновиком. Стефан признал. Так появилась Снежность.
Сейчас, снова погрузившись в знакомую музыку, Стефан сразу успокоился. Шок от падения и удара о землю, невозможность вернуться, страх – все отошло в сторону. Музыка снова помогла ему стать собой и прийти в себя…
… Стефан вернулся домой, повторяя про себя мелодию Снежности. Он боялся потерять ее, боялся, что она исчезнет в тепле и покое, растает. Напевал ее очень тихо, помогая себе жестами. Осторожно высыпал кофе из шуршащей пачки внутрь кофемашины. И наконец, записал мелодию, всего несколько тактов, на бумажной салфетке.
Разноцветный витраж дверей удерживал звуки, шорохи и уютную возню кофемашины в кухне, не выпуская ее в гостиную. А там, на страже тишины, осталась еще дверь в спальню. За этой дверью спала Жюль. Она обычно вставала гораздо позднее Стефана. Он просыпался очень рано, до рассвета. Выскальзывал из их общей широкой постели, как мог тихо, собирал одежду, прикрывал дверь спальни и только тогда переводил дыхание. Как бы тихо не старался он двигаться, Жюль почти всегда улыбалась, не открывая глаз, когда он выходил. Она слышала. Нежность ее улыбки держалась внутри Стефана долго. Но записать ее нотами Стефан пока не умел. Пока.
Совсем скоро снежная симфония оформилась в звуки, увлекла его за собой. Стефан долго сопротивлялся, но наконец, сдался. Отложил все заказы, перенес сроки, договорился или просто отказался, не объясняя причин. Первая часть была готова фрагментами, мелодиями и не могла ждать. И он погрузился в Снежность
Больше месяца он провел в наушниках. Кажется, он даже спал в кресле у компьютера, в своей студии. Впрочем, спрашивать, где он спал и что ел было бесполезно, он не замечал ничего. Не отвечал на звонки и письма, забыл обо всем. Даже Жюль не могла найти для себя места в этом закрытом от всех мире, в состоянии вакуума, куда он погрузился.
И вдруг, неожиданно даже для него самого, почувствовал, что закончил. Снял наушники. Он мог себе позволить очень дорогие наушники и они у него были, но сейчас он пользовался теми, к которым привык за много лет. Стертая кожа верхней дуги и потрескавшиеся амбушюры его не смущали. Вот только уши от длительной работы болели. Впрочем, Стефан к этому давно привык и почти не замечал. Он сбросил на пол наушники и вывел звук на мониторы.
Музыка возникла из пустоты, так же как когда-то из черной пустоты ночного неба опускались белые снежинки. Снежность медленно окружила его. Он закрыл глаза и затаил дыхание, чтобы не повредить ее хрупкую невесомую невинность.
Переход из наушников в мониторы всегда несёт за собой совсем другое представление о звуке. Стефан в таких случаях брал блокнот, лежавший под рукой и фиксировал ошибки, которые прежде не замечал. Всегда, но не сегодня. Снежность захватила его. Он слушал, так и не открывая глаза, вцепившись пальцами в подлокотник кресла. Все было именно так, как он видел, как хотел увидеть. Он чувствовал первые снежинки, слышал ветер, ждал метели и она пришла. Закружила, завыла, пошла по городу, хлопая ставнями, сбивая с пути