Но Ллойд, выдохнув, ответил с лёгкой усмешкой, его лицо приняло выражение человека, обнаружившего дохлую крысу в супе, но решившего, что это лишь дополнительный белок: — Он про репутацию заговорил? Пусть его отец уже заглянет под скатерть, прежде чем решит, подходят ли эти слова рыцарю Ньюману.
А там были письма. — Что это? — удивился барон Аркос, разглядывая документы.
— Письма от крысы, которая причиняла вред имению барона, — пояснил Ллойд, словно рассказывал о погоде, а его лицо приняло выражение учителя, объясняющего очевидные вещи тупым ученикам. — Это письмо от этого ублюдка рыцарю Ньюману. Обстановка в поместье, что любит и не любит барон, инструкция о том, как подделать документы на имущество… В этих письмах всё, чем они успели друг с другом поделиться.
Сам предатель был в шоке: — Как… как этот сопляк нашёл даже те письма, которые были внутри стен?
А всё дело было в том, что в романе Ксавьер нашёл их позже. И прошлой ночью по приказу Ллойда за ними отправился Пападонг. Как и ожидалось, в романе барон описывался верно: добрый человек. Любой другой уже приказал бы отсечь этому ублюдку голову. Но он колеблется. Жаль, конечно, но слова «добрый правитель» и «хороший правитель» означают совершенно разные вещи…
Если барон сомневается, как поступить, Ллойд мог бы предложить ему кое-что: — Можно посадить Ньюману на побритую голову разъярённую крысу и изгнать его из поместья израненным. Или… другой вариант: понизить его до обычного солдата и дать шанс искупить свои грехи.
Все остальные не понимали: — Крыса? Почему вдруг крысы? Нельзя же натравить на рыцаря Ньюмана крыс!
Но барон Аркос оценил такое предложение: — Рыцарь будет дан шанс на искупление. Да, остальные тоже так считают. Это мудрое решение. Щедрое и, главное, хорошее предупреждение другим.
Тщательно всё обдумав, Аркос Фронтера поддержал идею сына. — Будут ли у Ньюмана возражения? — спросил он.
— Нет, никаких, — пробормотал рыцарь, стараясь сохранить лицо. — Я могу только сказать… спасибо за милосердие.
— Милосердие? — усмехнулся Ллойд, глядя на Ньюмана с явным сарказмом, скривив рожу как у кота, учуявшего протухшую рыбу. — Да если по-хорошему поступать с преступниками, станут ли они искупать свои грехи? За прощение дарованное? Да не в жизни! Они станут более решительными и волевыми и постараются воспользоваться проявлением доброты.
Вот так и этот утырок уже думал: барон Фронтера пожалеет об этом решении. Его выскочке-сынку не сдобровать. Ну, конечно, как же иначе? Ведь Ньюман был уверен, что его милосердие — лишь слабость, а не проявление мудрости. Он уже представлял, как через пару месяцев вернётся с новой силой, с новыми кознями, и тогда уж точно покажет этому мальчишке, кто здесь настоящий хозяин.
Хорошо, конечно, что рыцарь улыбался. Но он мог быть уверен: эта улыбка станет для него последней. Предатель едва успел спросить, что Ллойд имеет в виду, как тот уже отдал Пападонгу красное семечко. А мгновением спустя подбросил его высоко в небо, словно запуская сигнальную ракету.
— Он знает, какой лучший способ попросить прощения, — сказал Ллойд, глядя на Ньюмана с холодным спокойствием и перекошенной рожей, которая могла бы заморозить даже лаву. Его лицо приняло такое выражение, что младенцы в округе начали рыдать, а молоко в кувшинах скисло. — Ответ прост: запомнить, что прощения не существует.
Хомяк у всех на глазах увеличился в размерах, превратившись из милого пушистого комочка в гигантского зверя, который мог бы затмить собой даже замковую башню. И тут же, с огромной скоростью, он полетел вниз, прямиком на рыцаря Ньюмана. Тот даже не успел вскрикнуть, как уже оказался похоронен под телом этого необычного зверя, как последний кусок торта под задницей нечаянно севшего на него толстяка.
— А теперь-то можно его и изгнать, — заключил Ллойд, глядя на гигантского Пападонга с удовлетворением, словно художник, завершивший свой шедевр, или как маньяк, только что закопавший очередную жертву.
Когда все узнали о существовании Пападонга, главный герой перестал стесняться его. «Теперь у меня есть не только навыки, но и настоящий козырь в рукаве».
Ллойд улыбнулся, состроив физиономию, которая могла бы напугать даже чудовище из ночных кошмаров, представляя, как его враги будут дрожать при одном только упоминании о Пападонге. А может, и не только враги. Ведь кто знает, что ещё скрывается в этом мире, полном магии и тайн? Но одно он знал точно: с таким союзником, как гигантский хомяк, ему будет куда проще справляться с любыми трудностями.
Рыцарь был раздавлен — в прямом и переносном смысле. Все его козни, интриги и заговоры вышли наружу, как грязное бельё из переполненного сундука. Прилюдное унижение было окончено, и теперь можно было разойтись по домам. Ллойд, вскинув лопату вверх, как победный флаг, оглядел площадь.
— Ну что, шоу закончено, — произнёс он с лёгкой усмешкой, его лицо сияло злорадством, как у кота, опрокинувшего аквариум. — Всем спасибо, все свободны. А Ньюману… — он бросил взгляд на груду доспехов, торчащую из-под гигантского Пападонга, — ему, пожалуй, стоит остаться. Для разбора полётов.
Он скорчил такую довольную рожу, что казалось, будто его лицо сейчас лопнет от самодовольства. Барон Аркос, глядя на своего сына, впервые за долгое время почувствовал гордость. Может быть, не всё потеряно? Может быть, из этого странного парня и выйдет достойный наследник?
Ксавьер же, наблюдая за триумфом Ллойда, лишь тихо усмехнулся. Юный господин полон сюрпризов, и кто знает, что он выкинет в следующий раз? Но одно было ясно: жизнь в поместье Фронтера больше никогда не будет прежней.
Глава 4
Уголь и клыки: испытание тьмой
Спустя несколько дней слухи о случае с рыцарем Ньюманом начали утихать, как пыль после деревенской драки, и Ллойд как раз готовился расширять дорогу. Но не только это. Пападонг, который когда-то был просто забавным существом, теперь стал инструментом в его руках. В прошлом скромные работники вдруг превратились в бравых мастеров, словно по мановению волшебной палочки или более приземлённо — по взмаху лопаты неадекватного наследника барона.
Ллойд скорчил сосредоточенную мину, его лицо приняло выражение профессора, размышляющего над сложнейшей теоремой, или, если точнее — запора, застрявшего на полпути к свободе. Он вспомнил, что в древности существовал