Пришла осень, и по обычаю, от праздника Андрея Первозванного, начались девичьи вечерницы; все собираются в одну избу, каждая приносит с собой что есть, пекут пампушки, вареники, пьют и едят и веселятся. Собрались они, и Маруся с ними, напекли и наварили всего. Вечером пришли и парни, один со скрипицей, другой с сопелкой, и началась пляска и такая гульба, что дым коромыслом. А Маруся все больше особнячком себе, как ломливая гостья; смотрит она и шутит, мотается туда и сюда, а до нее не дотыкайся никто. Наконец, упросили ее, что пошла плясать, да и то с тем уговором, чтобы парень не трогал ее, а плясал бы сам по себе, а она сама по себе; как пошла-то – все загляделись на нее, не могли налюбоваться.
Вдруг входит в избу молодец, которого никто прежде тут не видал: и собой пригож, и одет так чисто и хорошо, как и у самых богатых казаков редко дети одеваются: одна шапка смущатая чего стоит; пояс, чоботы, а платок шелковый, персидский. Поздоровался он со всеми, девушки сказали «милости просим», он тотчас и достал кошелек с деньгами и посылает парней за медом, пивом, наливками, пряниками и орехами. Вот одна из девок вызвала брата своего, чтобы шел скорее за лакомствами, а тот, взяв деньги от чужого молодца, стоит да и вертит их промеж пальцев. Что ж ты? – а он и показывает, что вместо четвертачка чуженин дал-таки настоящий золотой червонец! Тот глянул – все одно, говорит, ничего, ступай, там сдадут; а не то хоть на все возьми, коли съедят, на здоровье!.. Люди поглядели на него, переглянулись, да и притихли; таких-де богачей в нашем околотке не водилось!..
Пошло гулянье, пляска, и Маруся не отказывалась плясать с чуженином, а он всех угощает и потчует, а сам с ней с одной только и водится. Так он, видно, сразу полюбил Марусю, да и она на него ласковее смотрела, чем на Михалка и на других; а плясал он так, что все на него загляделись и решили, что один он только в ровни Маруси и годится. Пришла полночь, и гость говорит, что пора ему домой; взял он шапку, утер лицо шелковым платком и просит Марусю, чтоб она его проводила хоть до ворот. Она было призадумалась, да девки спровадили ее: иди, говорят, отчего тебе такого хорошего человека не проводить?
Как только они вдвоем вышли, то он поцеловал Марусю и спросил ее: а пойдешь ли ты за меня?
– Что ж! – отвечала она. – Вы, кажется, хороший человек, возьмете, так отчего не пойти?
Он поцеловал ее и ушел.
Воротившись, Маруся не долго посидела на вечернице, грустная, задумчивая, и никто не мог ее развеселить. Правда, что она не резва была и в прежнее время, а всегда держалась и пышно, и гордо, но все-таки она была теперь не та, что прежде; это заметили все и потому, посмеявшись, в голос решили, что Маруся полюбила чуженина и теперь уж подавно никого не захочет знать из ровней своих; а гость этот должен быть богатый хуторянин, коли не сам дворянин, но никто не знал, откуда он взялся.
Михалка, о котором мы упомянули, слушал также все это молча, подгорюнившись еще больше, чем Маруся, и скоро ушел. Это был добрый и предобрый детина, но не так богатый, а простой и работящий, который давно уже любил гордую Марусю, не смея ей сказать этого, и не надеялся увидать своего счастья, потому что она не глядела на него, и он видел, что услуги его ей докучают. Он, горько вздохнув, побрел домой, посидел еще с часок на завалинке, прислушиваясь издали, как на вечернице гуляют, да раздумывая о горе своем, а потом вошел в избу, где отец и мать его давно спали, и также завалился, горемычный, на свое место. Не видать мне счастья своего, подумал он, а другой не возьму, сердце не примает; так и буду колотиться, лишь бы день за днем проходил…
Маруся пришла домой, и мать расспросила ее, хорошо ли она погуляла и что у них там было. Маруся рассказала все, и про чужого человека, красавца и богатого, который ее сватал.
– Кто ж он такой, – спросила мать, – и откуда?
– Не знаю.
– Так ты, доню, как пойдешь опять завтра вечером, верно, он будет, и расспроси его хорошенько обо всем.
На другой вечер Маруся оделась и нарядилась опять как могла получше и пришла на вечерницу, а вскоре пришел и вчерашний молодец. Михалка сердечный уж и не приходил больше, хоть его мать и посылала, а сказал:
– Не хочу; что я там буду делать? есть без меня.
Вот опять пошла гульба вчерашняя, опять молодец тряхнул деньгами, всех употчивал лакомствами и плясал с Марусей на диво; она была так весела и игрива, что все ею любовались; а когда жених ее пошел домой и вызвал ее опять проводить его, то она спросила его, кто он, откуда и как его зовут?
Он отвечал, что он панского роду, а не простого, что у него богатый хутор и много скота, а зовут его зовуткой:
– Какая тебе нужда, Петра ли ты полюбила, Максима ли? как бы ни звать, а за имя не разлюбить стать.
С тем и ушел.
Маруся прямо пошла домой и рассказала все матери, а та дала ей на другой вечер клубок пряжи и сказала: когда будет уходить хуторянин твой и с тобой прощаться, то прицепи ты ему нитку, а сама стой и разматывай клубок, покуда нитка больше не будет тянуться; тогда пойди осторожно по нитке следом за ним, и ты увидишь, по какой дороге и куда жених твой ушел.
На другой вечер все шло по-прежнему; девки насилу дождались тороватого чуженина, который всех их потчует всякими лакомствами, так хорошо пляшет и веселит всю вечерницу; он опять ухаживал более всех за Марусей и позвал ее за собой в проводы. Тут она сделала, что велела мать, и, наконец, никому не сказав ни слова, пошла одна ночью, чтоб выследить своего хуторянина. Нитка не долго шла по улице, а повернув по проулочкам, пошла через плетни, дворы, а там задами на край села: Маруся остановилась было, но, подумав, бойко пошла по ней дальше; неужто я своего суженого буду бояться? – подумала она, – пойду, куда он, туда и я; теперь же темно, ему меня не увидать, а хоть бы и увидал – нужды