Виталий Бабенко
Странно и наоборот. Русская таинственная проза первой половины XIX века
Серия Alter et idem /Другой и тот же самый/основана в 2014 году
В оформлении книги использована фотография Виталия Бабенко
Виталий Бабенко
Странно и наоборот. Русская таинственная проза первой половины XIX века. – М. Бослен, 2016. – с. 320
© В.Т.Бабенко, предисловие, составление и комментарии, 2016
© Анатолий Гусев, дизайн, 2016
© Яна Кутьина, Андрей Белоногов, шрифтовая гарнитура Chetwerg, 2014
© ООО «БОСЛЕН», издание на русском языке, оформление, 2016
«– …Где же вы учились языку человеческому? – Почти нигде. Я раз как-то подслушал, как проезжавший мимо извозчик бранил лошадей; эту фразу я взял за основание, составил себе систему, а остальное дополнило воображение… и вышло очень хорошо…»
Евгений Гребёнка
Путевые записки зайца
«Цена за вход весьма умеренная: с дам и мужчин не берем ни копейки, дети платят половину».
Осип Сенковский
Превращение голов в книги и книг в головы
«Главная трудность жизни, поверьте, происходит единственно оттого, что люди одеваются не в свои платья».
Осип Сенковский
Превращение голов в книги и книг в головы
Виталий Бабенко
«Отсутствие всяких правил, но не всякого искусства…»
Предисловие с восемью заплатками
Почему с заплатками?
А почему бы и нет? Есть предисловие, довольно небольшое, но с прорехами, вот на этих прорехах и заплатки – разного размера.
И потом, Фаддею Булгарину можно написать рассказ в семи лоскутках? Можно. А мне предисловие с восемью заплатками – нельзя? Не согласен. Мне тоже можно. Тем более что заплатки весьма важные.
Но сначала не о заплатках, а об удовольствии. О том удовольствии, которое доставляет мне книжная серия «Alter et idem. Другой и тот же самый».
Замечательное название!
Совершенно не важно, что этому выражению – alter et idem – уже больше 23 веков (оно встречается еще у Аристотеля в «Никомаховой этике» – конечно, на древнегреческом, и там речь идет о друге: мол, друг – второе «я» человека, «другая» личность, но тем не менее «та же самая»).
И совершенно не важно, что это же выражение очень любил Цицерон, он употреблял его в разных трактатах («О дружбе», «О пределах блага и зла») и даже в письме Гаю Юлию Цезарю (апрель 54 года до н. э.): «…я убежден, что ты – мое второе “я” [alter idem]».
Как не важно и то, что выражение чаще встречается в форме alter idem, без союза «и», то есть «второй тот же». В таком виде оно встречается и в произведениях русской классики – например, в романе Александра Константиновича Шеллера-Михайлова «Жизнь Шупова, его родных и знакомых».
Все это я написал не для того, чтобы похвастаться какими-то своими необыкновенными познаниями (не такими уж и необыкновенными!), а с той только целью, чтобы подчеркнуть: союз «и» (латинское et) – вот что важно в этом выражении.
Именно: «другой и тот же самый».
Хороший друг (о котором чаще всего и толкуют греческие и римские классики) – это действительно ты сам, «тот же самый», и при этом, конечно, «другой».
И хороший писатель, которого читал с детства, может оказаться «тем же самым» писателем и «немного другим», если вдруг публикуются такие произведения, о которых раньше мало кто знал.
И хороший серьезный поэт, вдруг поворачивающийся к нам шутовской, комической стороной своего творчества, – он опять-таки «тот же самый» и «другой».
Но зачем вести речь только о друзьях, писателях, поэтах, то есть о людях? Ведь известное произведение тоже может предстать перед нами «другим» и в то же время «тем же самым» – если оно наконец-то опубликовано в том виде, в котором написано, а не в том варианте, над которым поработали «идеологически грамотные» редакторы.
И некое событие… И явление…
И период времени. Например, век.
Да, век, столетие.
В сущности, эта книга, при всех аристотелях, цицеронах и заплатках, – как раз о веке. Точнее, о литературе века. О русской литературе девятнадцатого столетия, которая кажется нам известной, понятной, «той самой», и тем не менее она – «другая».
Эта литература представляется нам чаще всего весьма серьезной, основательной, психологической, реалистической… наверное, для многих – скучной… Хуже всего – школьно-проходчивый [Прилагательное «проходчивый» в русском языке есть – смотрите «Толковый словарь живого великорусского языка» В.И. Даля: «Проходчивый, ловко, быстро или бойко проходящий». (Здесь и далее, если не указано особо, – примечания составителя.)] вариант (это когда в школе «проходят»): тут, при беглой «проходке», любая литература может показаться серой и тусклой.
Но ведь литература XIX века – другая. Притом что век остается тем же самым. Эта литература полнится сказочными, волшебными, фантастическими, таинственными, фантасмагорическими, невероятными, сверхъестественными, потусторонними, страшными, веселыми, умопомрачительными историями. Надо только знать, в какую сторону посмотреть.
Вот в эту сторону мы и посмотрим в этом сборнике – в ту же самую сторону, в XIX век, и – одновременно – в другую.
Могу с ответственностью и даже полной уверенностью объявить: в девятнадцатом веке не было НИ ОДНОГО писателя, который миновал бы область волшебной
прозы, область фантастического, таинственного, сверхъестественного. Мистического.
Стоп! Последнее слово – лишнее.
Заплатка первая
Очень часто определенную литературу девятнадцатого века называют «мистической». Есть даже антологии под названием «Русская мистическая проза». Между тем ничего мистического там нет.
Русские писатели того времени с осторожностью подходили к слову «мистический». Они прекрасно понимали, что «мистика» и «тайна» – совершенно разные слова. «Мистицизм» – это неявная, внечувственная, трансцендентная связь с Богом, с Высшей силой. Произведения, где авторы пытались нащупать, обнаружить эту связь, конечно же, были, но их насчитывается совсем немного. А истории с демонами, чертями, бесами, лешими, домовыми, кикиморами никто никогда не называл «мистическими», потому что мистика там – отсутствует напрочь.
Знаете, какое свое произведение А.С. Пушкин назвал «поэмой в мистическом роде» (в письме П.А. Вяземскому от 1 сентября 1822 года)? «Гавриилиаду»! При всей пародийности поэмы слово «мистический» вполне уместно: речь в ней идет об архангеле Гаврииле.
Иных «мистических» произведений у Пушкина нет. А «Пиковая дама»? Нет, конечно. А «Гробовщик»? Разумеется, нет. А «Сказка о попе и о работнике его Балде»? Ну уж тем более – нет, нет и нет!
Интересное рассуждение я нашел у знаменитого английского писателя Гилберта Кита Честертона