Мать, однако ж, услыхала ее и спросила:
– Что, доня моя, был он?
– Был.
– Что ж?
– Обещается взять за себя.
– А по клубку следила?
– Следила, да недалеко; оборвал он нитку и бросил.
Больше ничего и не сказала.
Наутро Маруся весь день ходила как сама не своя, с больной головой, и ничего не могла ни припомнить хорошенько, ни понять; но ей чудились во сне и наяву такие страсти, от которых в ней замирала кровь: будто видела она, когда вспыхнуло синее пламя, что делалось под землей, в могиле, и будто малый ее – страшно сказать… грыз там покойника. Она все молчала, не смела ничего сказать; прошел вечер, и мать ее опять посылает:
– Иди, доня, да играй и веселись хорошенько, чтоб любо было и тебе и другим.
А мать, которая, бывало, часто журила Марусю за гордость и недоступность ее, боясь, чтоб не ославилась она через это и чтоб не откинулись все женихи, рада-радешенька была, что дочь, наконец, хоть кого-нибудь нашла по себе, да еще и богатого хуторянина.
Пошла дочь, и все опять до конца было то же; только она боялась идти провожать своего жениха и хотела было отказаться; но прочие девки все за него заступились и выпроводили ее почти силой:
– Иди, чего ты, дура, боишься? с таким молодцом? да впервые, что ли, тебе провожать его? Пошла.
Он остановился, спросил опять: пойдешь за меня? Ей нечего больше говорить, отвечает: пойду.
– А была ты вчера ночью на погосте?
– Нет, не была.
– А видела там что-нибудь?
– Нет, не видала ничего.
– За это завтра твой отец умрет, – сказал он и пошел.
Страшно Марусе бедной, и тоска напала на нее смертная, – а деваться некуда: пришла домой и молчит. День настал, – она бродит ровно без ума, не знает, что Бог даст, что будет. Пошла рано по воду, приходит с ведрами домой от колодца – мать голосит, говорит, отец вдруг помер. К вечеру его похоронили, а Маруся бедная сидит, забившись подле печи, закрыла лицо руками, свету Божьего не видит. Настала ночь, и подруги за ней пришли, звать на вечерницу, чтоб хоть немного ее развеселить: она не хочет, так и мать говорит:
– Поди, доню; что тебе тут делать? Хоть посиди да погляди на других…
Девки заговорили ее и потащили дружно силой за собой.
Маруся села подгорюнясь в углу, не стала ни петь, ни плясать, ни играть, а когда пришел жених ее и стал расспрашивать, отчего она такая невеселая, то девушки отвечали за нее, что у нее у бедной сегодня отец умер. Маруся тряслась как лист; молодец пожалел, стал ее угощать, потчевал всех по-прежнему, пел и плясал, а уходя, опять стал ласково просить, чтоб Маруся его проводила. Она тряхнула головой, но подруги подняли ее насильно и отдали в руки чуженина; Маруся вздрогнула, затряслась, но будто не своей волей молча пошла за ним.
– Что, Маруся? – спросил он ее на дворе. – Была ты третьего дня ночью на погосте, ходила за мной следом?
– Нет, не была.
– А видела там что-нибудь?
– Ничего не видала.
– За это у тебя завтра мать умрет. – И пошел сам своей дорогой.
Маруся упала, хотела кричать, но не смогла; у нее не было ни силы, ни голоса, ровно кто рукой зажал ей рот, так, что она не могла дышать и обомлела. Девкам было не до нее: у них шло там свое веселье; а если кто и вспомнил про нее, так думал, что она пошла с молодцем, либо ушла домой. Долго ли она лежала, и сама того не помнила, но очнувшись, она пошла домой, легла и всю ночь тихонько проплакала. На заре мать ее вдруг начала стонать и через час, ни с того ни с сего, отдала Богу душу. На бедную девку напал такой страх, что она уж не могла и плакать.
Что ж? живой не без места, мертвый не без могилы: похоронили и мать, больше делать было нечего. Осталась бедная Маруся одна, и так ей страшно стало в пустой избе, что заперла она ее и пошла к соседям. Там она просидела до вечера, и опять пришли товарки ее, чтоб не дать ей загруститься и закручиниться, и, жалеючи ее, против воли увели с собой. Она, бедная, совсем была без памяти, не опомнилась еще и не опозналась в сиротском одиночестве своем и сидела среди общего веселья, будто пришла с того света. Вдруг все радостно зашумели: Маруся вздрогнула – к ней подошел чуженин.
– Полно тужить, Маруся! – сказал он. – Вот я опять к тебе пришел; ту́гой поля не изъездишь, ну́дой моря не переплывешь! Пойдем плясать!
– Не троньте ее, бедную, – сказали девушки, – у нее сегодня мать умерла!
– Как? – сказал тот, удивившись этому новому горю и крепко жалея бедную Марусю. – Вчера отец, а сегодня мать? Шутите вы?
– Нет; кто так шутить станет – избави Бог!
– Бедная ты, сердечная моя? – сказал тот. – Как же ты теперь жить станешь круглой сиротой, вести хозяйство, управлять домом? Тебе нужно искать доброго человека… Как вы рассудите, люди добрые, я на всех на вас пошлюсь – правду я говорю?
С этого слова пошли шутки; Маруся молчала на все, что ни говорили, хотела было уйти, но не смогла, а сидела как прикованная; когда же ненавистный ей жених собрался идти, не поддаваясь ни на какие просьбы девушек остаться еще и погулять, то он опять ласково позвал ее в проводы. Маруся взглянула на него в первый раз во весь вечер, встала и пошла за ним.
«Теперь я ничего не боюсь, – подумала она. – Пусть делает со мной что хочет!»
– Любишь ли ты меня,