– Да вы отчего знаете?
– Поживите с мое, побывайте в иностранных землях, и вы узнаете.
Шутит дедушка, подумаешь, и ляжешь спать, мечтая о завтрашнем дне, о веселой прогулке, о вкусной клубнике, которая так приятна со сливками.
Назавтра проснешься, скорее к окну – так и руки опустятся: откуда набрались серые тучи и заволокли чистое небо; густой дождик, как сквозь сито, сеется на землю, скрывая под седым туманом все окрестности; деревья опустили листочки, цветы – головки, с них льется вода; на дворе лужи… скучно станет, готов заплакать; ляжешь опять в постель и заснешь, думая: какой умный дедушка!
Как жаль, что он умер, когда я еще был ребенком, и только перед смертью успел выучить меня писать арабские цифры; все знания погибли с ним!..
Осенью мы с дедушкой гуляли в поле. День был прекрасный; на скошенном лугу пестрели, как звездочки, на коротких стебельках розовые гвоздички; на сжатой ниве гуляла стая голубей; по дороге перепархивали золотогрудые подорожники. А как хороша была роща, к которой мы подходили! грушевые деревья будто окутались в красные мантии; жимолость покрылась темно-синим цветом; кудрявые липы красовались в желто-золотых листочках, и между ними светло-зелеными конусами высились тополи и выбегали серебряные стволы березок, перевитые темно-зелеными прядями ветвей. Над рощей вилась запоздалая пара горлиц; в роще цвели голубыми букетами осенние колокольчики.
– Как хорошо здесь, дедушка! – сказал я, бросаясь, сам не зная для чего, на шею доброму старику.
– Да, прекрасное и умирает прекрасно!
– Что́, что́ такое, дедушка?
– Ничего, друг мой. – И дедушка отер платком покрасневшие глаза.
– Смотрите, смотрите: вот к нам орел летит!
– Это не орел, а, кажется, Петр Иваныч.
– Разве Петр Иваныч умеет летать?
– Он скачет к нам верхом на лошади.
Точно, это скакал Петр Иванович; а отчего он мне показался летящим орлом – вот причина: Петр Иванович, наш сосед, был очень велик ростом и худ, не то чтоб он был худой, т. е. не хороший человек, – нет, нас Бог избавил от таких соседей, а Петр Иванович был худ, сухощав, т. е. сухопар, иначе выразиться – тонок. У Петра Ивановича была верховая лошадь маленькая, очень маленькая; у странствующего немца-комедианта она бы с пользой носила поноску, как легавая собака. У Петра Ивановича, кроме лошадки, была борзая собака Великан, ростом немного поменьше лошадки. Петр Иванович очень любил в праздное время – а оно всегда у него было праздное – ездить на охоту по полям верхом на своей лошадке и травить Великаном зайцев. Для этого он обыкновенно надевал длинную бекешу бурого сукна, доходившую до самых пят, садился верхом на лошадку, брал в руки арапник, в карман бутылочку пенника [Пенник (устар.) – крепкое хлебное вино.], привязывал к поясу турецкий кинжал и выезжал в поле. Пока Петр Иванович ехал спокойно, шагом, то еще ничего, ноги на два вершка не досягали до земли, и по́лы бекеши, как длинная мантия, скрывали от глаз половину лошади; но когда, бывало, Великан подымет зайца, Петр Иванович вскрикнет диким голосом, распустит арапник, опишет им над головой какой-то фантастический знак – вроде вензеля покойного турецкого султана – и, опустив повода лошадке, понесется вслед за убегающим зверьком. Тут картина совершенно изменяется: Петр Иванович пригнется к луке седла, ноги прикорчит к лошадиному крестцу, и доселе спокойная бекеша, развеваемая противным ветром, подымает свои полы, как птица крылья, выше головы Петра Ивановича. Если вы так счастливы, что он скачет к вам, то увидите совершенное подобие баснословного грифа, летящего над землей во всем блеске красоты и величия. Изумление окует ваши чувства. А если вы от природы робкого характера, то, пожалуй, и струсите. В профиль он был похож на бабочку, увеличенную в мильон раз; но это до нас не касается… Не успел я хорошенько рассмотреть Петра Ивановича, скакавшего прямо на нас по дороге, как он был уж очень не далеко; перед ним скакали еще два существа – заяц и Великан. Бедный заяц бросился нам под ноги, испугался, оторопел, свернул в сторону, а тут Великан хвать его за шею и понес на воздухе. Как ребенок закричал несчастный зверек, но скоро затих под кинжалом Петра Ивановича.
– Ах, дедушка, какой злой Петр Иваныч! к чему он зарезал бедного зайца?
– Нет, ты ошибаешься: Петр Иваныч добрейший человек, а зайца он зарезал – так, для удовольствия, от нечего делать.
– Бедняжка, ка́к он закричал жалко! Я никогда не забуду его стона: совершенно дитя в колыбели!.. Что́ он кричал, дедушка? ведь вы знаете?
– Жаловался на судьбу.
В это время Петр Иванович увязал свою добычу в торока, сел на лошадку и сказал дедушке:
– Мое почтение. Вы гуляете?
– Гуляем.
– А что́, какова погода?
– Прекрасная.
– А каков заяц?
– Отличный!
– А каков мой Великан?
– Удивительный!
– Именно удивительный! прекурьезная собака! Ах, ты мой Великанушка, ты мое золото! – Прощайте.
– Прощайте!
И Петр Иванович уехал, разговаривая с собакой.
– Несчастная судьба этого зайца! – сказал дедушка, помолчав немного.
– А вы его знали?
– Нет; но я знаю историю его жизни.
– Он вам рассказывал?
– Я читал.
– Где же вы читали? разве зайцы пишут?
– Пишут; теперь все животные грамотны, и лесные, и полевые, и водяные: все пишут; даже насекомые имеют свою грамоту и своих писателей!
– Ах, ка́к это весело!..
– Не очень, друг мой!..
Дедушка наклонился, сорвал листок лошадиного щавеля и, показав мне на красные точки и черточки, испещрявшие весь широкий темно-зеленый листок, сказал:
– Вот один лист из рукописи этого зайца.
– Переведите мне это на язык человеческий.
– Пожалуй, нарви их побольше.
Мы с дедушкой возвратились домой, неся большую связку листьев щавеля, которые, мы думаем, расписывает такими красивыми письменами рука осени, между тем как это литература зайцев.
Назавтра мне дедушка сделал перевод, который и предлагаю в подлиннике. Если не понравится, ругайте покойного дедушку: он уже умер, отбраниваться не станет. Это же и в духе времени!
Записки зайца
I. Заяц оставляет свою родину
– Идут, идут, оставь меня, беги, мой друг!
– Прощай, моя радость!..
Он торопливо поцеловал ее и выбежал в сад, забыв даже притворить дверь. Из соседней комнаты вошел, с арапником в руках, в длинной бекеше, Петр Иванович.
– Здорово, жена! а я вот это с охоты, хотел было заночевать на хуторе, да блохи кусаются.
– Ка́к я рада! Мне что-то нездоровится, друг мой.
– Да, ты вся горишь!
Петр Иванович начал целовать свою жену, а я пробрался в полуотворенную дверь, прыгнул с крыльца в кусты и, скорее нежели кошка может съесть порядочную крысу, был в