Войдя в город, француз остановил обывателя и попросил нам указать гостиницу. – К моему удивлению, Безглавец его очень хорошо понял и вступил с нами в разговор. Товарищ мой клялся, что слышит самое чистое парижское наречие; мне показалось, что Безглавец говорит по-русски. Мы отобедали, сняли со стола, слуги вышли, и я спросил своего спутника: «Как и чем мы расплатимся»? – «Il faut voir! [Посмотрим! (фр.)]» – отвечал беспечный клеврет похождений моих. – Входит мальчик и на вопрос мой отвечает: «Пятьдесят палочных ударов и четыре пощечины, которые принять от вас немедленно явится сам хозяин. – Надеюсь, что и меня, сударь, вы потрудитесь наделить пинком или оплеухой!» – Мы расплатились. «Скажи, – спросил я потом у содержателя гостиницы, – каким образом в вашем городе вы все знаете языки наших отечеств?» – «Не мудрено, милостивый государь, – отвечал он мне. – Акефалия граничит с Бумажным Царством, с областями человеческих познаний, заблуждений, мечтаний, изобретений! – Мы отделены от них только чернильной рекой и стеной картонной!» По сему известию я тотчас решился туда отправиться, ибо Акефалия и в особенности столица Акардион стали мне уже с первого взгляда ненавистными. – Рассуди сам, друг мой: не прав ли я?
Бо́льшая часть жителей сей страны без голов: более половины без сердца. – Зажиточные родители к новородившимся младенцам приставляют наемников, которые до двадцатилетнего их возраста подпиливают им шею и стараются вытравить сердце: они в Акефалии называются воспитателями. Редкая выя может устоять против их усилий; редкое сердце вооружено на них довольно крепкой грудью.
Я вспомнил о своем отечестве и с гордостью поднялся на цыпочки, думая о преимуществе нашего русского воспитания перед акефалийским: мы вверяем своих детей благочестивым, умным иностранцам, которые, хотя ни малейшего не имеют понятия ни о нашем языке, ни о нашей Святой вере, ни о прародительских обыкновениях земли нашей, но всячески силятся вселить в наших юношей привязанность ко всему русскому.
Одной черни в Акефалии позволено сохранять сердце и голову, совершенно излишние, по их мнению, части тела человеческого: – но и самые простолюдимы силятся сбыть их с рук и по большей части успевают в своих покушениях.
Естествоиспытатель, без сомнения, из примера акефалийцев стал бы выводить весьма глубокомысленные опровержения предрассудка, что для существования необходимы голова и сердце: я человек темный и не в состоянии вдаваться в слишком отвлеченные умозрения. Рассказываю только, что видел. Одно меня поразило: с потерей головы сей народ становится весьма остроумным и красноречивым. Акефалийцы не только не теряют голоса, но, будучи все чревовещателями, приобретают, напротив, необыкновенную быстроту и легкость в разговорах; одно слово перегоняет у настоящих Безглавцев другое; каламбуры, эпиграммы, нежности в запуски бегут и, подобно шумному, неиссякному водопаду, извергаются и потрясают воздух. – «Посему, – скажешь ты, – их словесность, без сомнения, находится в цветущем состоянии!» – Не ошибешься. Хотя я в Акардионе и недолго пробыл, однако мог заметить, что у них довольно много политических и ученых Ведомостей, Вестников, модных журналов: племя акардийских Греев и Тибуллов особенно велико; они составляют особенный легион. – Между тем элегии одного несколько трудно отличить от элегий другого: они все твердят одно и то же, все грустят и тоскуют о том, что дважды два – пять. – Эта мысль, конечно, чрезвычайно нова и поразительна, но под их пером уже несколько обветшала, по крайней мере, так уверял меня один из знатоков их поэзии.
Как истинный сын отечества, я порадовался, что наши русские поэты выбрали предмет, который не в пример богаче: с семнадцати лет у нас начинают рассказывать про свою отцветшую молодость; наши стихотворения не обременены ни мыслями, ни чувствами, ни картинами; между тем заключают в себе какую-то неизъяснимую прелесть, не понятную ни для читателей, ни для сочинителей; но всякий не славянофил, всякий человек со вкусом восхищается ими.
Избавившись от голов и сердец, акефалийцы получают ненасытную страсть к палочным ударам, которые составляют их текущую монету; сей жаждой мучатся почти все: старцы и юноши, мужчины и женщины, рабы и вельможи. – Впрочем, – что город, то норов, что деревня, то обычай; но безглавцы омерзели мне по своему нелепому притворству: они беспрестанно твердят о головах, которых не имеют, о доброте своих сердец, которыми гнушаются. – Получающие самые жестокие побои, ищущие их везде, где только могут, утверждают, что их ненавидят.
Я оставил своего товарища в Акардионе и на другой день рано поутру отправился к пределам Бумажного Царства.
(Продолжение когда-нибудь)
1824
Примечания
…лейтенант М… – Имеется в виду Федор Федорович Матюшкин (1799–1872) – лицейский товарищ Пушкина и Кюхельбекера, морской офицер, впоследствии адмирал.
Мы узнали, что это Акардион – столица многочисленного народа Безглавцев. – Акардион – название, сочиненное В.К. Кюхельбекером: оно сложено из отрицательной приставки a- и греческого слова kardia, «сердце», – таким образом, название города переводится как «Бессердечность». Безглавцы – жители страны Акефалия: все та же отрицательная приставка a- + греческое kephale, «голова», – в сумме получается «Безголовость».
…племя акардийских Греев и Тибуллов… – Имеются в виду английский поэт-сентименталист Томас Грей (1716–1771) и древнеримский поэт Альбий Тибулл (ок. 55–19 до н. э.) – поклонники элегической поэзии.
Как может выпасть из литературной памяти необыкновенный, даже замечательный писатель? Непонятно… Неизвестно… Однако Евгений Павлович Гребёнка (по фамилии отца Гребёнкин; Гребёнка – это литературный псевдоним; 1812–1848), поэт и прозаик, автор волшебных сказок и фантастических историй, любытных повестей, а также больших, серьезных, великолепно написанных романов «Чайковский» и «Доктор», – выпал. Пропал…
Может быть, кто-то и знает, что Гребёнка – автор знаменитых песен «Очи черные, очи страстные» и «Помню, я еще молодушкой была», но – не более того…
А между тем в свое время он был известен, очень популярен и даже знаменит. Им зачитывались. Его высоко оценивали Пушкин и Белинский. Гребёнка посещал многие литературные салоны Санкт-Петербурга и сам держал у себя нечто вроде литературного салона. Его называли последователем Гоголя (а кое-кто – подражателем Гоголю), иные же критики ставили Гребёнку вровень с Николаем Васильевичем.
И вот – забвение… Последняя известная мне книга на русском языке (Евгений Гребёнка. Чайковский: роман. Повести. – Киев: Днипро, 1988) увидела свет почти три десятилетия назад.
Может быть, публикация в этом сборнике (сверенная с текстом, помещенным в «Сочинениях Е.П. Гребёнки», Санктпетербург, 1862) послужит возрождению хотя бы интереса к Евгению Павловичу Гребёнке. Кто знает…
Евгений Павлович Гребёнка
Путевые записки зайца
– Очень любопытно иметь дойную корову и получать от нее молоко.
– Да-с, все животные очень любопытны.