Голова юноши, вероятно, Алкивиада, выдавалась рельефом на белом халцедоне. – Алкивиад (450–404 до н. э. – древнегреческий афинский государственный деятель, оратор и полководец времен Пелопоннесской войны. Красавец. Как писал о нем Плутарх: «Быть может, не стоит говорить о красоте Алкивиада, но она оставалась цветущей и в детстве, и в юношестве, и в зрелом возрасте, словом – всю его жизнь, делая его любимым и приятным для всех». (Плутарх. «Алкивиад». Перевод Е. Озерецкой.)
…последовали за Протеем… – Протей – в древнегреческой мифологии морское божество, обладавшее способностями предсказания и умевшее принимать различные облики. Употребляя это слово, автор подчеркивает, что Вашиадан мастерски, а может быть, и магически изменял свою внешность.
Что за комиссия, Создатель… – Может быть, не всем читателям известно, что слово «комиссия» (фр. commission) в ту эпоху означало и «поручение», и «хлопоты, беспокойство».
…некоторые кричали даже: форо!.. – Форо! (устар.; аналогично слову «фора», произведенному от итальянского fora, «вперед») – восторженный возглас публики в театре, требующей выхода исполнителя и повторения номера; то же, что бис!, браво!
…явился день с порфирородным своим спутником. – См. выше о слове «порфира». «Порфирородный» – значит «принадлежащий к царскому роду», то есть носящий такую же порфировую одежду, как царь (в данном случае речь идет, конечно, о свете Солнца – о свете, порожденном царским светилом).
Вспомните Гаррика. – Дэвид Гаррик (1717–1779) – знаменитый английский актер, драматург, директор театра «Друри-Лейн».
Вам известен скрипач Буше… – Имеется в виду Александр Жан Буше (1778–1861), французский скрипач-виртуоз.
О Вильгельме Карловиче Кюхельбекере (1797–1846), как и о многих авторах этой книги, написано очень много. Что тут можно добавить?
Да, чудесный русский поэт, интересный писатель, друг Пушкина и однокурсник Александра Сергеевича по Царскосельскому лицею. Декабрист. Для Пушкина – Кюхля. Для тех, кто читал блестящий биографический роман Юрия Тынянова «Кюхля», – тоже, наверное, Кюхля. Поначалу. А затем – все-таки Вильгельм. Вильгельм Карлович.
Вот короткий пунктир жизни Кюхельбекера (очень короткий, но что поделаешь?): преподавал русский и латинский языки в Благородном пансионе при Главном Педагогическом институте… читал в Париже публичные лекции о славянском языке и русской литературе… служил чиновником особых поручений при генерале Ермолове на Кавказе… дружил с Грибоедовым… состоял в Северном обществе… был на Сенатской площади, покушался на брата императора, пытался стрелять в генералов… бежал… арестован… осужден… в ссылке писал стихи, очерки, критические статьи, драму, роман, переводил с европейских и древних языков… потерял зрение… умер в Тобольске…
Рассказ «Земля Безглавцев» написан за год до событий на Сенатской площади. Иные литературоведы считают его пародией на Францию и французскую жизнь. Внимательное чтение рассказа заставляет забыть о Франции и вспомнить все-таки о России…
Вильгельм Карлович Кюхельбекер
Земля Безглавцев
Ты знаешь, любезный друг, что я на своем веку довольно путешествовал: часть моих странствований тебе известна; другую я отлагал сообщить тебе, опасаясь, что даже ты, уверенный в моей правдивости, сочтешь ее, если и не ложью, по крайней мере произведением расстроенного, больного воображения.
Но недавно возвратился в Москву мой приятель – лейтенант М…, он столько мне рассказывал чудесного о Сибири, о мамонтовых рогах и костях, о шаманах и северном сиянии, что несколько ободрил меня насчет моего собственного путешествия. К тому ж на днях я перечел всему свету известные, дивные, но справедливые похождения англичанина Гулливера. Ужели в моем повествовании встретишь более невероятностей?
В мою бытность в Париже однажды, апреля…ого дня 1821, в прекрасный, весенний день из улицы св. Анны, где жил, отправился я на гулянье. Тогда праздновали крестины дюка Бордосского. В числе затейников, тешивших зевак полей Элисейских, нашелся воздухоплаватель, преемник Монгольфьера. Я набрел на толпу, окружавшую его. Он готовился подняться и вызывал кого-нибудь из предстоящих себе в сопутники. Друзья мои – парижане не трусы, но на сей раз что-то колебались. Подхожу, спрашиваю, о чем дело, и предлагаю смельчаку свое товарищество. Мы сели, взвились, и в два мига огромный Париж показался нам муравейником. Как описать чувство гордости, радости, жизни, которое тогда пролилось в меня! исчезло для меня все низменное; я воображал себя духом бесплотным. Казалось, для меня осуществились мечты одного из Пифагоровых последователей: «по смерти буду бурей, с конца земли пронесусь в конец земли; душа моя обретет язык в завываниях, найдет тело в океанах воздуха! или нет, буду звездой вовек восходящей: ни время, ни пространство не удержит меня; воспарю, и не будет пределов моему парению!»
Усилия моего вожатого спустить челнок прервали мои сладостные думы и видения: газ, исполнявший шар, был необыкновенно тонок и легок; мы поднялись на высоту необычайную, нам дышать стало трудно; вдруг обморок обуял обоих нас. Когда очнулся, я увидел страну мне вовсе неизвестную: по горло в пуху лежал я возле француза, не пришедшего еще в чувство; челнок наш носился над нами, игралище ветров. Мало-помалу мы встрепенулись и стали спрашивать друг у друга, где мы? «Ma foi, je ne le sais pas [Ей-ей, я этого не знаю! (фр.)]! – воскликнул наконец мой вожатый. Мы находились уже не на земле. Перелетев в беспамятстве за пределы, где еще действует ее притяжение, мы занеслись в лунный воздух, потеряли равновесие и наконец выпали в пух месячный, который, будучи не в пример гуще и мягче нашей травы, не дал нам разбиться в дребезги.
С товарищем другого племени, быть может, я бы впал в крайнее малодушие; но француз никогда не унывает. «Courage, courage, monsieur! [Смелее, смелее, сударь! (фр.)]» – повторил он несколько раз. Я вспомнил наше родимое небось, поручил себя Богу и отправился со своим сопутником искать похождений и счастья!
Вскоре прибыли мы в довольно большой город, обсаженный пашкетовыми [Пашкет (устар.) – ватрушка с повидлом.] и пряничными деревьями. Мы узнали, что это Акардион – столица многочисленного народа Безглавцев. Он весь был выстроен из ископаемого леденца; его обмывала река Лимонад, изливающаяся в Щербетное озеро.
Ни слова, любезный друг, о произведениях сей страны: отчасти достопримечательности оной изгладились из моей памяти, отчасти столь чудесны, что покажутся тебе неправдоподобными. – Вспомни однако же, что луна не есть наш