Подошли к стогу сена; видно, что из него недавно пучки вырвали. Нашпиговал это сено «эфками» без колец, для приправы, и пошли по конным следам. Впереди шёл головной дозор. Мы же все грязные, зачуханные, обросшие, уставшие и, главное, очень похожие на тех, кто прорвался с Басаевым из Грозного. Это нас и спасло.
Слышу – первый из дозорной группы с кем-то разговаривает на чеченском языке, стоят друг от друга метрах в десяти, лоб в лоб, и базарят. Я догадываюсь, что чеченец говорит: «Здравствуй, брат, салам, заходи, дорогой». По зачуханному внешнему виду моего бойца этот чеченец подумал, что кто-то ещё из Грозного выходит.
А после головного дозора иду я, потом радист, корректировщик, дальше группа замыкания. Второй боец из головного дозора шёл с пулемётом, оружие всегда заряжено, и он пулемёт-то не опускает, смотрю – рука напрягается вниз, доворачивает. Я сразу, моментально понял: опасность! Третий боец из головного дозора сразу отскакивает (он стоял за бетонным забором) и автомат – раз! – опускает вниз: дал мне знать. Это был сигнал на готовность оружия к бою.
Я сразу даю сигнал: «Группа – к бою!» Снайпер сразу занял позицию, гранатомётчик ко мне – заряжает осколочным. Первый мой боец, который разговаривал с чеченцем, стал руками махать. А третий боец из головного дозора выглянул из-за бетонного забора и стал махать вверх прикладом. Я понял, что это не наблюдательный пункт, не ретранслятор, здесь база.
«Я не один», – говорит мой первый боец этому чеченцу. «Да я вижу, вылезай, не бойся, иди». Вижу – люди здесь явно одеты с нуля: ботинки как со склада, оружие блестит, кокарды, эмблемы с волками. Лошади стоят, кормятся, дизель работает. Вижу ангар во дворе, здоровый – самолёт можно заталкивать. Антенны спутниковые. А мы на них с одним пулемётом…
Мой боец из головного дозора опять поднял приклад кверху. У меня уже подствольник заряжен, рядом гранатомётчик с осколочной гранатой. Ну, мы бы тех бандитов, кто был в это время во дворе, всех бы уложили, а сколько их ещё в этих ангарах, пятиэтажных домах… И куда мне потом бежать, как спасаться… Очень глупо мы попали. Оттуда, где мы стояли, никак не отойти тихо.
Лежу в авиационной воронке и слышу голос моего первого бойца: «Я их сейчас всех позову!» Пробегает мимо меня, я спрашиваю: «Что?» – „Духи”!» Второй бежит, спрашиваю: «Сколько?» – «Много!» Какое там стрелять, куда! Хотя бы один выстрел – и всё, нам конец. Даю сигнал на отход.
Повёл группу по дороге, где конные ходят, и как дал стрекача! Дал связисту координаты. Мы же засекли в этом жилом квартале и охрану, вышки, проволоку, конюшню, сенохранилище, подземный ангар для самолётов с защитой от бомбометания. И самое главное, ретранслятор со спутниковыми антеннами. У меня на связи была батарея САУ. Три минуты – и летят снаряды. Дал по рации команду артиллеристам: «Сколько есть снарядов, бей по этому квадрату!» – и сам давай, как заяц, оттуда быстро уходить. Понял, что обнаружен противником и меня преследуют.
Артиллерия наша работает как дали, снаряды со свистом летят над головами, только ветки с деревьев сыплются. И бьют так, что после разрыва дышать трудно – такая идёт взрывная волна. Бежим, вдруг радист догоняет, бледный: «Командир, вас на связь!» Взял наушник и слышу: «Русский хочет бегать? Ты сильно-то не старайся, вот встретимся – поговорим». Я сразу выключил рацию, закопали её в снегу, таскать с собой не было смысла, да и батарея сдохла. Я понял, что попал. Надо было немедленно уходить. Если вступлю в бой, мне уже никто не поможет. Двадцать минут боя – и меня нет.
Несколько часов бегали всей группой по лесу. «Духи» то справа, то слева. Гнались за нами на лошадях с пулемётами, да ещё собаки бегут, лают. Хорошо они меня погоняли… Играли в этом лесу друг с другом как в кошки-мышки. И так грамотно они нас преследовали: идут параллельно – справа и слева. Я мины ставил, ловушки – ни одного взрыва не было. А они идут сзади и улюлюкают, как индейцы, хохочут. Просто охотятся за нами, как зверя гонят. Они уже просто глумились над нами.
Парни у меня, конечно, труханули, и сам я с жизнью попрощался. Ну всё, думаю. Никуда теперь не денешься, и те места, которые я приготовил для выхода, давно отрезаны. Петлял, петлял по лесу и тупо пошёл по своим следам. «Духи» знали, что я ставлю за собой мины, поэтому и сопровождали параллельно. Я этим воспользовался и ушёл через свои ловушки.
Вышел на наш комендантский взвод и попал под их огонь. Мои ребята этой пехоте рожи набили за то, что нас обстреляли, прямо в их же окопах, хотя мы им кричали, что свои и сигнальную ракету дали. Связи у этого взвода ни с кем не было. Все они были срочники. Сказали, что был какой-то подполковник с разведчиками, кого-то ждали, съездили в лес, вернулись и уехали. Солдатики эти плачут: «Нас тогда бросили, нас сейчас бросили… Куда нам деваться? Что делать?» Они сидели в окопах и стреляли куда попало: закопались и палят. Элементарно могли нас перестрелять. Боеприпасов у них было море…
Сашка ещё долго рассказывал, но Иван его почти не слушал и думал: «Ленка ничего не знает, и знать ей ничего этого не надо…»
Через несколько дней Потёмкина вызвал комбат.
– В соседний мотострелковый полк командир батальона требуется… Пойдёшь?
– Пойду.
С середины января начались бои за Грозный. На новой должности майор Потёмкин освоился быстро. Дни пошли – сплошной ад. Даже поспать хотя бы час-два почти не удавалось. Все на нервах, такого напряжения не было даже в самые тяжёлые дни первой кампании. Когда бои за город закончились и наступила тишина, в ушах долго ещё стоял звон. Потёмкин по вечерам пытался вспоминать ход боёв, но мысли путались, да и думать ни о чём не хотелось. Устал…
После штурма Грозного из полка стали уезжать солдаты, у которых закончился контракт. В штабе полка Потёмкину дали понять, что и его в армии больше никто не держит. Выслуги для пенсии хватало с избытком, и он стал оформлять дембель.
Только вернулся домой – сообщение из батальона, где воевал сын: тяжело ранен, в госпитале. Ленка рвалась ехать с ним, но Иван отговорил. Поехал в Подольск один.
В палате с Сашкой было ещё несколько раненых. Кто-то стонал… Сашка лежал с перевязанной головой, на глазах повязка, да и тело всё было в бинтах.
Иван присел на его кровать.
– Как ты? Говорить можешь?
– На фугас налетел… – тихо ответил сын. – Сейчас немного полегче. Самого взрыва не помню. Слышу близкий топот, кто-то бежит. Мелькнуло в голове: «Наши так бегать не будут». Хватаюсь за автомат – не работает. Уже потом мне рассказали, что его разворотило. Автомат и принял на себя часть осколков. На мне ещё было два ряда металлических магазинов, они приняли такой удар осколков, что патроны вылезли наружу. Спасло, что на мне были металлические магазины и подствольные гранаты, а на рёбрах – ручные гранаты. На поясе был трофейный «духовский» пояс подрывника – там тротил, детонаторы, пластиковая взрывчатка, детонационные шнуры… И как это всё не сработало…
Ног не чувствую: болевой шок, не чувствую вообще ничего. Слышу чьи-то