— Но тут уж Куимби ничего не сможет поделать, — отозвалась Мошка.
Они приветливо улыбнулись друг другу. Я представил девушек:
— Дэна Хольтцер — Мэри-Кейт по прозвищу Мошка. Ну, мы побежали. Мошка, запри получше дверь, если я не вернусь до твоего ухода.
— Угу… И знаете, что его тревожит, так это вопрос — как научиться лаять.
— Если проголодаешься, найди что-нибудь поесть.
Но она уже снова погрузилась в работу, ничего не видя и не слыша. Мы с мисс Хольтцер вышли наружу, навстречу ветру, и направились к стоянке. Она сказала:
— Какая милая, необычная девушка, и очень талантливая. Она… ваша близкая подруга?
— Просто у нее в квартире ремонт, вот я и предложил ей поработать у меня на яхте. Сроки ее поджимают.
Сделав еще три шага, мисс Хольтцер снова забралась в свою непробиваемую скорлупу ответственного секретаря. А я все еще явственно помнил, как, восхищаясь нарисованной мышкой, Дэна сразу стала такой оживленной, помолодевшей и удивительно яркой. Но, видно, не в ее правилах выставлять свои чувства напоказ. Сейчас она просто снова выполняла свою работу — умелая и сдержанная, ведь ей платили не за то, чтобы она брызгала эмоциями.
Нас ждал блестящий черный «крайслер» с шофером среднего возраста, облаченным в серую форму с серебристыми пуговицами. Дотронувшись до козырька фуражки, он открыл нам дверцу. Вид у него был как у американского сенатора, выступающего в телепередаче. При этом со сверхъестественной ловкостью опытного шофера он лавировал в потоке машин в таком темпе, что действия других водителей выглядели беспорядочной и бессмысленной суетой.
— Это машина мисс Дин? — поинтересовался я.
— Нет, что вы. Она принадлежит людям, у которых мы остановились.
— И когда вы приехали?
— Вчера.
— Инкогнито?
— Да.
— Неплохо придумано.
— Мы наняли частный самолет, — пояснила она.
Стекло отделяло нас от напомаженного затылка шофера. Она отвернулась от меня и безмятежно уставилась в окно.
— Мисс Хольтцер…
— Да? — Она с готовностью повернула голову.
— Хочу выяснить, прав я или нет. Я ощущаю какое-то молчаливое неодобрение с вашей стороны.
Кажется, на ее лице мелькнула холодная усмешка.
— А что, это так для вас важно, мистер Макги?
— Да я как-то не задумывался…
— Мистер Макги, за последние два года я выполняла так много курьезных поручений, что, если бы в каждом таком случае стремилась выносить собственную оценку, от меня просто ничего бы не осталось.
— Вы что, избегаете иметь свое мнение?
— За исключением случаев, когда меня об этом просят. Она ведь платит за различные мнения и заключения — о законах, о налогах, об искусстве. Выслушивает и поступает по-своему. Она не особенно жалует, когда к ней лезут с советами по собственной инициативе.
— И хорошо вам за эту работу платят?
— Мои труды окупаются.
— Что ж, не буду больше приставать.
Слегка пожав плечами, она снова повернулась к окну, предоставив мне созерцать красивую линию ее шеи, аккуратное ушко, обрамленное черными локонами, беспорядочно ниспадающими на плечи, густые черные ресницы, гладкую щеку. В воздухе ощущался еле уловимый, ненавязчивый аромат ее духов.
ГЛАВА 2
Дом располагался на острове, находившемся в частном владении. К нему вело небольшое шоссе — ответвление от одной из главных эстакад между Майами и Майами-Бич. Садовник распахнул перед нами богато орнаментированные ворота, и мы свернули на усыпанную гравием дорожку, вьющуюся в гуще пышной, тщательно ухоженной зелени, и, обогнув розовато-белый гипсовый контрфорс, остановились на небольшой площадке, со всех сторон окруженной садом.
Судя по всему, мы вошли через черный ход. Вслед за мисс Хольтцер я поднялся на пол пролета, очутился в полутемной прихожей и уселся в роскошное кресло, над которым тускло поблескивали развешенные по стене доспехи. В доме — ни звука. Вновь появившаяся мисс Хольтцер, уже без шляпы и пальто, с важным видом жестом велела следовать за ней. Мы прошли по обшитому деревянными панелями и застеленному коврами коридору. Постучав в массивную дверь, она затем распахнула ее и предложила мне войти, отступая в сторону со словами:
— Минутку подождите, она к вам сейчас выйдет.
Потом мисс Хольтцер закрыла дверь и оставила меня одного в помещении. Судя по всему, это были апартаменты для гостей. Длинная комната с высоким потолком. На полу темно-фиолетовый ковер. Стены обшиты деревом. Вдоль одной из стен — семь сводчатых окон, над ними — узенькие слуховые окошки в освинцованных рамах. Черная мебель в испанском стиле. Центральная часть комнаты была опущена. По бокам, на возвышении, с одной стороны располагалась кровать под балдахином, с другой вокруг небольшого камина были расставлены кресла. В обстановке центральной части комнаты наблюдалась продуманная симметрия. Недалеко от кровати находились две двери. Одна из них, слегка приоткрытая, вела в гардеробную — там виднелся расставленный багаж, а из-за второй до меня доносился еле слышный шум струящейся воды.
Портьеры были раздвинуты, однако в комнате царил полумрак. Подойдя к окну, я понял, почему: тропические деревья создавали густую тень. Сквозь листву внизу я увидел клочки зеленого газона, чуть левее проглядывал угол белого бассейна.
Неожиданно распахнулась дверь ванной, и появилась Лайза Дин. Как я и ожидал, она оказалась миниатюрнее, чем на экране. Почти без грима, с огромными зеленовато-серыми живыми глазами. Она пересекла возвышение-спальню и спустилась по ступенькам ко мне. Надо сказать, что эти несколько шагов удались ей как нельзя лучше. Светло-коричневые брюки из ткани с выработкой, облегавшие ее словно кожа, дополнял необычный меховой блузон с глубоким вырезом спереди и рукавами на три четверти. Похоже, мышонок Куимби и парочка сотен его родственников пожертвовали светлый мех со своих брюшек на создание этого произведения искусства. На тонкой шее был небрежно повязан узкий шарфик из зеленого шелка — точно в тон крупному изумруду, красовавшемуся на мизинце ее левой руки.
Она стремительно подошла ко мне, протягивая руку и улыбаясь с восторгом женщины, приветствующей вернувшегося к ней возлюбленного.
— Как хорошо, что вы пришли! — услышал я ее радостный, такой запоминающийся, с придыханием, голос.
Как только я пожал ее руку, она слегка повернулась к окну, беззаботно подставив лицо дневному свету — самому беспощадному, по мнению любой женщины. Рука у нее была маленькая, сухая и теплая — словно доверчивый зверек, а пожатие — столь же интимно, как и голос.
У актрис имеются особые профессиональные приемы — выразительные движения губ, бровей, жесты. И тут мне живо припомнился долгий разговор с одним каскадером по имени Федцер, вынужденным бросить сниматься из-за артрита.
«Не слушай, когда тебе говорят, что не стоит с ними связываться, — назидал он. —