С уходом бармена Вудмэн, казалось, вымер. Сейчас, когда у меня было время рассмотреть его получше, я заметил, что все здесь пришло в полный упадок. Городок явно умирал. Асфальт во многих местах потрескался, и сквозь трещины проросла трава. Дома тоже были отмечены печатью времени, их явно давно не ремонтировали, и вся краска на стенах облупилась и сошла. Архитектура зданий, если, конечно, их форма заслуживала такого громкого названия, относилась скорее всего к прошлому столетию. Когда-то здесь, вероятно, кипела жизнь, город был молод и полон надежд. Очевидно, в те дни существовал какой-то важный экономический фактор, который и обусловил возникновение и процветание городка. И этим фактором, я знал, была река, основной торговый канал того времени. Производимую здесь продукцию свозили на пристань и грузили на пароходы, которые также доставляли сюда товары, нужные местным жителям. Но с тех пор прошло много лет, река утратила свою экономическую роль и вновь стала тем, чем была до прихода сюда человека. Железная дорога и автострады, а также проносящиеся над ней самолеты лишили реку значения, приобретенного ею в прошлом столетии, оставив за ней только то назначение, которое с самого начала было отведено ей в окружающей природе.
И сейчас Вудмэн стоял тихий и заброшенный, такая же заводь в потоке жизни, как и те речные заводи, которые нередко встречаются рядом с бурным водяным течением. Когда-то, вероятно, процветавший, городок теперь пришел в полный упадок. Однако он все еще держался. Он был домом для людей, которые, подобно ему, утратили всякую связь с остальным миром. Маленькие городки, очевидно, задремали, отстали, и сегодня их, возможно, уже не очень-то интересовал внешний мир и живущие в нем другие люди. Они сохранили, а может быть, и создали свой собственный крошечный мирок, который принадлежал им и которому, в свою очередь, принадлежали они.
Я понял, что все это, по существу, не имело сейчас никакого значения, как и сам городок. А жаль, подумал я, ведь сегодня только в таких вот маленьких, забытых всеми городках и можно еще встретить такие редкие человеческие качества, как доброта и сострадание, — ценности, в которых очень нуждался мир, их почти утративший.
Здесь, в этих маленьких городках, людям все еще казалось, что они слышат вой волков-оборотней, тогда как остальной мир боялся услышать более страшный вой летящей на них ядерной смерти. И если выбирать из этих двух звуков, вой стаи волков-оборотней любому показался бы более нормальным, ведь если провинциализм этих маленьких городков считать сумасшествием, то это было легкое, даже в чем-то приятное помешательство, чего не скажешь о сумасшествии остального мира.
Кэти должна была скоро появиться. Я на это, во всяком случае, надеялся. Она обещала заехать за мной, но, поразмыслив, могла и передумать. Я сам, помнится, серьезно сомневался в реальности того, о чем писал мой друг, хотя у меня в то время было больше оснований поверить ему, чем сегодня у Кэти.
Но что же мне делать, если она не появится? Может быть, вернуться в Пайлот-Ноб, собрать вещи и отправиться в Вашингтон? Вряд ли, однако, это принесет какую-то пользу. Куда я там мог обратиться — в ФБР? ЦРУ? И к кому? Мне нужен был человек, который не отмахнулся бы от всего этого, как от бреда сумасшедшего, а внимательно выслушал меня.
Я стоял, прислонившись к стене бара, и смотрел в ту сторону, откуда должна была приехать Кэти, надеясь, что она скоро появится, как вдруг из темноты вынырнул волк и мелкой трусцой направился прямо ко мне.
В волке есть нечто такое, что вызывает у человека неодолимый ужас, от которого мороз продирает по коже. Вид этого хищника пробуждает в нас какой-то древний, полузабытый инстинкт, который говорит, что перед нами враг, убийца, не менее страшный и безжалостный, чем сам человек. В этом убийце нет никакого благородства. Это хитрый, ловкий, неумолимый и безжалостный враг. Между нами не может быть никакого компромисса, так как нас связывает слишком давняя вражда.
И у меня при виде этого невесть откуда взявшегося волка мороз прошел по коже и волосы встали дыбом.
Волк держался самоуверенно. Он не таился, не крался. Было видно, что он занят делом. Это был большой черный зверь.
Я отошел от стены и быстро огляделся. На скамейке лежала брошенная барменом бейсбольная бита. Я наклонился и поднял ее, порадовавшись тому, что она оказалась довольно тяжелой.
Когда я снова бросил взгляд на волка, то увидел, что он не один — за ним бежали еще два, и держались они так же самоуверенно, как и первый.
Я стоял на тротуаре, сжимая в руке биту. Когда первый волк оказался на противоположной стороне улицы, прямо напротив меня, он развернулся и встал мордой ко мне.
Конечно, я мог бы закричать, позвать на помощь, но эта мысль мне как-то не пришла в голову. Это дело касалось только меня и этих трех волков, хотя нет, не трех, так как из темноты, я заметил, вынырнули еще волки.
Я понимал, что это не волки, не настоящие волки, родившиеся и выросшие на этой земле. Они были порождением той же силы, которая создала чудовище, напавшее на меня на реке. Я знал о них от Линды Бейли, и, может быть, именно их вой я слышал прошлой ночью, когда вышел на улицу подышать перед сном свежим воздухом. Линда говорила о собаках, но это были не собаки, это был материализовавшийся древний страх, который на протяжении неисчислимых столетий терзал человечество.
Тем временем волки, действуя четко, как вымуштрованные, подбегали к вожаку и, развернувшись мордами ко мне, становились по обе стороны от него. Потом они все разом, как по команде, сели. Их позы были одинаковыми. Они сидели прямо, но без всякого напряжения, из их открытых пастей свисали языки, и дыхание было совершенно спокойным. И все они, как один, смотрели на меня.
Я сосчитал волков, и их оказалась дюжина.
Я крепко сжал биту в руке, хотя и понимал, что, если они набросятся на меня, мне не устоять. В умелых руках бейсбольная бита могла бы стать смертоносным оружием, и я знал, что прикончу некоторых из них, но был не в состоянии справиться с ними всеми. Я мог бы, хотя это и представлялось маловероятным, подпрыгнуть и попытаться уцепиться за металлический кронштейн, на котором висела