– Распутник должен убедить даму позволить ему ее трогать… везде.
– А если она скажет «да»? Если сама скажет: «Потрогай меня»?
Это Джастин и хотел услышать. Подхватив ее юбки, он задрал их до верха бедер. Его губы описали дугу и сомкнулись вокруг ее губ, но вскоре он понял, что не может просто целовать ее: как только их губы соприкоснулись, ее голова откинулась назад, она издала горловой стон, а он потерял голову. Она по-прежнему обнимала его за шею и не могла разжать руки, когда он наклонил ее к столешнице еще ближе.
Его рука поднялась вверх, отдернула сорочку и стала ласкать теплое бедро. Он закрыл глаза, отдавшись ощущениям, когда ладонь легла на пушистый холмик, а палец раздвинул влажные складки. От прикосновения к средоточию ее женственности он содрогнулся и сжал челюсти.
По ее телу тоже прошла волна дрожи, и она прошептала ему прямо в губы:
– Милорд…
– Джастин, – прохрипел он ей на ушко. – Меня зовут Джастин.
Он ввел в нее палец, и она вскрикнула, затем пошевелил им, раздвигая нежные лепестки, чтобы коснуться бугорка и свести ее с ума. Не надо было заходить так далеко, но он ничего не мог с собой поделать. Теперь пути назад нет: он собирался доставить ей удовольствие, которого она прежде не знала. Он нащупал набухшую почку и прижал к ней палец.
– Что вы?.. О боже! – простонала Медди, еще крепче сомкнув руки вокруг его шеи и прижавшись к нему так, что еле могла дышать.
Тем временем его палец принялся то обводить кругами ее бугорок, то легонько нажимать на него, то гладить набухшие складки.
– О боже! Боже мой! – выдыхала Медди, а когда издала сдавленный крик, он прижался губами к ее рту.
Он держал ее до тех пор, пока ее тело сотрясалось в конвульсиях, а когда ее дыхание наконец немного выровнялось, усадил на стол и отвернулся, чтобы она имела возможность привести в порядок платье.
Потом, как ребенка, поцеловал ее в лоб и сказал:
– Вот примерно так ведет себя повеса.
Глава 20
Десять минут спустя Джастин уже в своей спальне плескал на лицо холодной водой из кувшина над умывальным тазом, подумав, не вылить ли все его содержимое на свою дурную голову. Ему никогда не хотелось врезать себе по физиономии так, как сейчас. В голове проносились эпитеты, которыми он награждал себя, один лучше другого: осел, прожигатель жизни, распутник, негодяй, пес похотливый… – но ни один не был достаточно точным.
Он так далеко зашел за черту, что и черты-то уже не видел. Хоть он и вожделел Медлин с огненной страстью тысячи солнц, из этого ничего не выйдет. Он это знал, часто себе об этом напоминал. Он не ребенок, не слабоумный, а значит, должен, черт подери, оставить ее в покое: не разговаривать с ней и уж точно не касаться ее.
Вот черт!
Даже если бы он мог жениться на камеристке, то жизнь ей сломать не хотел бы. Он сын лгуна и изменщика. Весь в отца. Медлин ясно сказала, что хочет выйти замуж по любви. По любви, черт возьми! Он хмуро посмотрел на себя в зеркало, содрогнувшись от омерзения. Вот оно. Есть только два варианта. Можно отослать Медлин прочь с хорошей рекомендацией, пожелав всего наилучшего, или вспомнить, что он джентльмен, и держать себя в руках. Она не заслуживает подобного отношения лишь из-за того, что в силу невинности не знает, о чем просит. Лиз не должна также лишиться камеристки (единственной, которую пожелала оставить) из-за того, что ее брат законченный негодяй и ничем не отличается от животного. Нет. И неважно, что будет непросто. Неважно, что ему захочется нарушить обещание. Он найдет в себе силы держаться от нее подальше.
С этой самой минуты!..
Медди влетела в комнату и, захлопнув за собой дверь, задыхаясь, прижалась к ней и медленно осела на пол. Она была потрясена: потрясена реакцией своего тела на то, что он с ней делал, что заставил ее почувствовать. Если бы он только намекнул, она бы не раздумывая улеглась с ним в постель и отдалась.
Два дня назад Медлин была просто в восторге от своего нового места, но теперь гадала, а не подвергает ли себя особому виду пытки. Может, она и не слышит язвительные фразочки и требовательные распоряжения леди Генриетты, но ей придется жить в одном доме с тем, кто сводит ее с ума и, мало того, кого она сводит с ума (она точно это знала).
Медди поднялась с пола и принялась расхаживать между дверью и дальней стеной. «Думай, думай!» Она может уйти отсюда и поискать новое место: возможно, леди Элизабет сжалится над ней и даст рекомендации, но тогда она подведет свою хозяйку. Она же ясно сказала, что ей нужна камеристка на сезон, причем такая, которая бы прекрасно понимала, насколько ей, для начала, все равно, есть у нее прислуга или нет. Значит, по крайней мере на сезон, она должна остаться.
Медди шумно вздохнула. Значит, только один вариант: сделать все возможное, чтобы больше не общаться с Джастином или общаться как можно меньше, то есть никаких полуночных разговоров и, уж конечно, никаких поцелуев и прикосновений! Не пытаться как бы ненароком встретиться с ним, а если окажутся в одной комнате, не стараться обратить на себя внимание.
Да, именно так. Прикосновений избежать не удавалось, так что здесь все ясно – не попадаться друг другу на глаза. Она не станет о нем думать, не станет расспрашивать и, разумеется, не станет его разыскивать; будет оставаться в комнатах леди Элизабет или у себя в спальне, а спускаться вниз лишь тогда, когда надо сопровождать хозяйку на выезд или идти в кухню за едой. Да, вот так, и все получится. Должно получиться.
Медди решительно тряхнула головой. Этого плана ей следует придерживаться, несмотря ни на что. От дальнейшего общения с Джастином ничего хорошего не выйдет. Нет, не с Джастином, а с лордом Уитморлендом. Ей нельзя больше называть так фамильярно своего работодателя, что бы он ни говорил. Если она надеется сохранить за собой это место, ей больше нельзя совершать ошибок.
С этого момента все будет по-другому.
Глава 21
Лондон, два месяца спустя
Городской особняк маркиза Уитморленда
Джастин, не в