Закрываю глаза, вижу поле. Вижу огромное количество ребят, которые там остались. Рота 80–250 человек. Все веселые, у каждого своя жизнь, свои горести, свои радости. От моих, дай Бог, осталось трое.
Парень с моей палаты рассказывает: «Кассеты долбят, а мы в конурочке лежим, выкопанной нами, уже вторые сутки. С перебитыми ногами ждём эвакуацию. Эвакуация вчера пришла и сказала: „Сейчас мы ходячих выведем и вернёмся за вами“. А по факту идут вторые сутки, обед второго дня. Снарядов очень много. Наша арта молчит. А они долбят сутки напролёт. Ни воды, ни еды. Лежим, ждём. Летают птички. Сзади нас и рядом всё сыплет. Вывезли нас только на четвёртый день. Вот и хожу теперь с Илизаровым».
Многие не понимают, что не везде может пройти эвакуационная группа и что иногда приходится кем-то жертвовать. Всё понимаю, но от этого на душе неспокойно. Ту четверку до сих пор не нашли. Мои попытки тоже не приносят никаких результатов.
Один парень позвонил с передка товарищам. Сказал, что получил осколочное ранение в ногу. Его в госпиталь не эвакуировали. Перебинтовали в полевом, отправили обратно на ноль. Просил двести тысяч на бронежилет. Мы не успели отправить. Его разорвало.
Рыжий жив. Получил множественное осколочное. Сейчас тоже в госпитале. За ним ухаживает мама. Ему больно от этого, он не хотел, чтобы так вышло. На гражданке было то же самое. Он хотел показать, что может справиться сам. Не получилось.
У меня осколок в правой почке, в левой — киста. Полруки правой не чувствует, не сгибается в локте, вдобавок плохая память. Не могу вспомнить всех своих пацанов. Тяжело. Мы же сроднились, а я их как будто таким образом предаю.
Завтра снимут швы. Ранение попадает под тяжёлое, но меня не комиссуют. Осколок в почке трогать не будут. В руке тоже осколки. Как-то нужно доставать, иначе как я там буду?
Родные до сих пор не знают, что случилось. Сказал им, что простудился. Потом соврал про осложнения и приплёл пневмонию.
Анютка собиралась приехать, но я запретил. Не хочу, чтобы кто-то видел меня в таком состоянии. Поправлюсь, увидимся. Думаю, она обижается. Но я не немощный. Выздоровлю, погуляем еще на свадьбе.
В итоге провалялся в госпитале и меня отправили в санаторий. Хочу домой, но не отпускают. Надо как-то проваляться здесь 21 день, потом как-то в часть попасть, оттуда уже в отпуск по реабилитации. Думаю, что из части меня сразу на ноль кинут.
Наконец, получил бумажку: «Продолжить лечение по месту службы». Отправляюсь в часть.
Ребята встретили меня, конечно, грандиозно! Мне пришлось махнуть стакан водки, наполненный до краёв, и крикнуть: «Я — гусар!», но потом пришёл комбат, и нам мало не показалось.
Лебедь, который меня перевязывал, со мной выходил на эвакуацию. Потом его отправили назад на передок. Его группа дошла до точки, а он отстал, не мог быстро ходить из-за травм. По пути он нашёл Деда — 200. Как и хотел старик, его дети получат деньги. Через пять минут Лебедя поймал дрон. Он упал, и с двух сторон хохол скинул на него две гранаты. Ладонь посекло осколками. Он отполз назад, в тот же блиндаж, где я сидел и потом пошёл на эвакуацию. Дальше Лебедь так же по госпиталям, родных тоже не пустил. Завтра в 4 часа он уезжает обратно на передок. Ему вылечили руку, а то, что нога отказывает — это его болячки. Дома он так и не был. А его ждет молодая жена. Они расписались за месяц до отправки. Он зарабатывает на медовый месяц. Он медик с опытом работы в год, поэтому организовать празднество у него не получилось, вот и отправился на СВО.
И Руса нашёл, который с нами выходил. Он завтра тоже на передок. Руки-ноги осколочные.
Я спросил у них, где они живут. Не просто так. Они не приедут оттуда. Им самим сказали, мол, вы едете туда же, где и были, дальше воевать. Нужно дать их родственникам мой номер телефона, вдруг что быстрее узнаю.
Так что никто и спрашивать не будет. Руки-ноги есть — всё. Щёчки надуй и вперёд.
Я отсюда уже тоже на передок уеду, если домой не пустят.
Сейчас Адвоката нашёл. Ему камикадзе полбашки вскрыл, у него пластина теперь там. Контузия, потеря памяти и кровоизлияние в мозг. Заново учился разговаривать. Ему 23, у него уже второе ранение. Славный парень, надеюсь, поправится. Нельзя так говорить, но я не знаю, что лучше: погибнуть или быть в таком состоянии. Я бы не смог быть обузой для родных.
Недавно видел два автобуса с новыми контрактниками. Приехали им на замену. Прямо с плаца их погрузили и увезли. Нету нашей пятнашки больше, похоже. Состав практически полностью сменили.
Ходил на разговор к майору. Он людей набирает, кто готов на ноль идти обратно, кто уже подлечился и ничего уже не болит. Таких выявляет, собирает группу в двадцать пять человек и обратно на передок. Дома никто почти не был. Я тоже уже не надеюсь. Мне сказали, что если хочу увидеть родных, пусть приезжают в воскресенье в отведённое время. Но я не хочу срывать их с места, да и ехать сюда довольно долго. Не буду никого напрягать.
Прошёл всех врачей. Годен. Из-за санатория отпуск не дали. Я — штурмовик. Завтра отправка. Снова кровь по венам бежит с бешеной скоростью. Я счастлив, потому что хочу сам поискать там Саньку. Не может он пропасть бесследно. Недавно на просторах Интернета нашёл фотографию с военнопленными, на ней точно он. Я знаю, он жив.
Еду в город N, там будет слаживание. Вышел на Тарзана. Он сказал обо мне всем своим командирам. Попробуют дёрнуть меня обратно к своим. Слаживание — это когда набирают группу, чтобы вместе жить, тренироваться, выйти на боевое задание. У Тарзана получилось. Меня отправили туда же. Держись, брат, я найду тебя.
Только что пришли парни и сказали, что я снова гранатомётчик. Это капец. Тяжело говно это таскать. С боевого задания целыми не возвращаются. А гранатомётчик — первая цель для хохлов.
Второе задание. Идём колонной по одному друг за другом до точки. Снова ночь. Нам сказали, что впереди чисто.
Редкий сосновый лес. Мы идём вдоль заброшенной железной дороги. Вокруг темнота. Тишина. И вдруг взрыв.
— Твою мать! Триста, триста, триста, быстрее подходи, — передаёт Тарзан по рации.
Жук не кричит. Почти не стонет. Тяжелый. Наступил на мину и вмиг лишился половины