Сейчас я лежу посреди поля на дрожащей земле. Вокруг шум, в ушах звон, голова свинцовая, ощущение беспомощности, отчаяния. Я понимаю, один, без помощи, я уже никуда не доберусь. До блиндажа не очень далеко, но каждое движение сопровождается нестерпимой болью.
И я сдался. Я принял поражение и просто ждал, когда потеряю сознание и всё закончится. Мысленно прощался с мамой, братом, Анютой. Моя красивая, такая добрая Анютка, ты, наверное, переживаешь сейчас за меня? Прости, что не рассказал тебе правды. Мама, ты даже не знаешь, что я ушёл на задание. Умоляю, будь сильной, не наделай глупостей! Брат, тебе придётся теперь заботиться о маме, жить за нас двоих. Я верю, когда-нибудь, ты обретёшь счастье.
Понимал, больше не увижу солнца, а так хочется! Именно в этот момент захотелось погреться под его лучами. Но на улице снег. Крещенские морозы. И война. В носу защипало. Я закрыл глаза.
Я быстро бежал по снегу, проваливаясь, спотыкась. Холод сковывал движения, я пытался бежать дальше. Мне просто необходимо добежать до Саньки, чтобы показать ему новый спиннинг, позвать на рыбалку. Глаза слепит солнце, мороз режет кожу, но я не могу не поделиться радостью с другом. Наконец, добежал до его дома, громко крикнул: «Сааанька!». Где-то резко взлетели птицы. Я всё кричу, но он почему-то не слышит. Голос садится, мне становится трудно дышать, я понимаю, это лишь очередное воспоминание. Сам лежу в поле, жду, когда моё тело сдастся, так же, как я.
Прошло, как мне показалось, пару часов, умирать мой организм не хотел. Коченеть тоже. Тогда я вытащил штык-нож, перерезал лямки рюкзака, сбросил все утяжелители, решил ползти. Будь что будет. Попытаться стоит.
Я пополз. Через боль, грязь, вопли, раздающиеся отовсюду. Видел неподалеку таких же ребят, как я сам, которые цеплялись за жизнь. Видел, как некоторые, стиснув зубы, карабкались из последних сил; видел тех, кто сдался, ждал госпожу с косой. Но я ничем не мог помочь ни одному из них, потому что не мог нормально помочь даже себе.
Вдобавок рядом с нами взрывались кассеты. Земля не утихала. Казалось, мы ползём по какому-то живому существу, которое воет от боли и предательства. Но я не останавливался. На меня сверху сыпалась земля, заваливала иногда почти полностью, но нужно идти вперёд. Я пообещал себе выжить.
На полпути к блиндажу почувствовал жгучую боль в спине. Через бронежилет под лопатку влетел осколок, понял потом. А сейчас понимал только то, что у меня осталась одна рабочая рука, левая половина тела и характер. Вот так, на одной только силе воли полз около трёх часов к своим. У меня получилось.
Дальше помню только, как Лебедь меня жгутовал, колол обезболивающие. Он всё повторял: «Не спи, не спи, не спи».
Прямо там, в грязи, в воде, за мою жизнь теперь боролись ребята. У них практически получилось, но от потери крови я начал терять сознание. Обычное обезболивающее уже не действовало. Тогда Лебедь вколол мне промедол, который носил для себя, я более менее пришел в сознание.
По сути, этот парнишка 28 лет спас мне жизнь ценой собственной. У него больше не было этого укола, а значит, он мог погибнуть из-за болевого шока. Всегда сосредоточенный, готовый отдать последнее, крепкий белокурый мужчина сейчас спас меня. Теперь мы братья. В другой раз я, не задумываясь, сделаю точно так же.
Пять километров с кровоточащими ранами в области живота, с осколком под лопаткой, ничего не чувствующей правой рукой и хромой на одну ногу я шёл до группы эвакуации, чтобы меня вывезли с передовой и оказали помощь.
Наконец, увидел парней. Я не мог ни смеяться, ни плакать. У меня просто не было сил. Молча подошел к ним. Они, посмотрев на меня, начали говорить между собой о том, что я нежилец. Эвакуационная группа тоже провела какие-то манипуляции со мной и сказала, что мест в машине больше нет. Но меня всё же вывезли.
Погрузили на двухсотых. У большинства глаза закрыты, но один немигающим потухшим взглядом смотрел прямо на меня. А я гадал, сколько ему лет, есть ли у него дети или родители и как долго эти глаза будут преследовать меня. Ребята в кабине думали, что в конце пути я пополню ряды моих кузовных попутчиков, поэтому ничего их не смущало. Я же просто мечтал добраться до госпиталя и отдохнуть.
* * *
Во сне снова и снова возвращаюсь на боевое задание. Вспоминаю, по каким улицам мы шли. Снова и снова прокладываю маршрут, получаю увечья. Снова и снова вижу их глаза, которые смотрят укоризненно: «Почему ты жив, а нас не могут найти?»
И правда, почему? Почему я живу, а о них ничего неизвестно? Чувство вины съедает меня, хоть и понимаю, что ни в чем неповинен. Не могу нормально есть, спать, иногда не хочу дышать, настолько тяжела эта ноша. Понимаю, что жить мне с этим до конца моих дней.
На вторые сутки пребывания в госпитале, встретил Тихого, который сказал, что вся четвёрка Саньки без вести пропала. Не верю в то, что не увижу его больше. Мы же всю жизнь вместе, плечом к плечу. Помню, как он был счастлив на учениях, как радовался, когда нужно было стрелять из пулемёта или собирать и разбирать автомат. Восторгался, сидя в яме и наблюдая снизу за гусеницами танка, проезжающего прямо над нами. Потом звонил маме, рассказывал о новой прекрасной жизни, полной опасности и недосыпа.
Я начал искать. Начал составлять списки тех, кого помню, искать номера телефонов, звонить в Министерство обороны, прочие ведомства. Я просто не понимал, как взгляну в глаза Матери лучшего друга, что ей скажу, ведь она воспитывала нас обоих. К ней мы бежали сначала за советом, потом выпить пивка после бани. Хотя мне не надо ничего говорить. Все и так сами решат, кого сделать виноватым. Закрывать рот всем подряд не получится.
Часто получаю сообщения от гражданских друзей с вопросом о том, где я потерял Залпа. Мало кто понимает, что это не детский сад, где мы гуляем за веревочку все вместе. Но кого это волнует?
Чувствую себя песчинкой в этом огромном мире. Слабой, ни на что негодной песчинкой. Лишь в одном случае я смогу искупить вину: мне нужно разыскать товарищей, оставшихся на поле боя, в частности Саньку.
Мне провели несколько операций, разрезали живот, чтобы промыть внутренние органы, наложили швы, теперь жду. Жду, когда смогу попасть домой, чтобы